Она выглядела искренне сбитой с толку.
Гауэйн изобразил улыбку и пошел завтракать.
Немного погодя внизу появилась леди Гилкрист, похожая на роскошную француженку, по случайности заброшенную на Среднешотландскую низменность. Ее изящная шляпка нависала над левым ухом под идеально правильным углом. Юбки были чуть коротки, открывая туфельки, ленточки которых перекрещивались на щиколотках.
Когда они вышли во двор гостиницы, готовые к отъезду, Гауэйн объявил, что поскачет рядом с экипажем. В глазах Эди снова вспыхнуло облегчение, отчего его окатила новая волна тошноты. Он усадил жену и тещу в экипаж и вскочил в седло так быстро, словно сами фурии гнались за ним. Ему нужно, чтобы ветер свистел в ушах, заглушая горький, циничный голос у него в голове.
Стантон всегда проклинал своих родителей за полное отсутствие моральных принципов, но теперь, кажется, понял их лучше. Что, если они тоже оказались одиноки в браке? Нет ничего более холодного. Более печального.
Даже в гневе Гауэйн все еще жаждал коснуться Эди, поцеловать ее, заняться с ней любовью. Будь у него такая возможность, он бы последовал за ней, точно привязанный. И все же Эдит не хотела его. Теперь это стало совершенно ясно.
Сердце Гауэйна тяжело забилось в груди. Он даже не заметил, что бока лошади покрылись пеной. Наконец, он пустил ее шагом. Но не смог избавиться от горестных мыслей.
Нет, он не безразличен Эди. За последние десять дней они говорили обо всем – от канализации замка до поросят его теток, от положения в империи до будущего фунтовой банкноты. Даже когда она изучала ноты, он все-таки отвлекал ее, спрашивая мнения по какому-то вопросу, втягивая в беседу, заставляя Бардолфа ждать, чтобы узнать, что Эди думает о будущем угля или экономических проблемах новых домен.
Во время беседы за столом часы летели, даже если они говорили о музыке, в которой Гауэйн почти не понимал. Но он любил видеть волнение, наблюдать, как тонкие руки жестикулируют, пока она рассказывает о «чертовых» нотах Боккерини, а после выглядит такой виноватой из-за вырвавшегося ругательства, что ему не удавалось сдерживать смех.
И все же любить его и хотеть лежать с ним в постели – вещи, очевидно, разные.
Когда лошадь немного остыла, Гауэйн снова пришпорил ее, стараясь ускакать подальше от экипажа, создавая расстояние между безумной чувственной потребностью и своей женой. Он чувствовал себя диким зверем, воющим на луну в темную ночь.
Не то чтобы Эди когда-то отказала ему. Вовсе нет. Она даже наслаждалась… так он думал… нет, знал, что она наслаждалась. Если не всем, то по крайней мере частью. Но Стантон все равно чувствовал себя бессердечным мерзавцем. Неважно, сколько раз он твердил себе, что она нашла наслаждение в постели с ним. Он сам этому не верил. Какой-то частью души он чувствовал себя насильником, когда брал собственную жену. И это – грустная правда.
Герцог то и дело пришпоривал лошадь, почти ее загнав. Но это не помогло ему убежать от правды. Каждый раз, владея Эди, он ощущал, что малейшее ее прикосновение делает его уязвимым. И в этом было нечто магическое.
Но Эди ничего подобного не испытывала.
И у Гауэйна было такое чувство, что она ощущает схожую радость, только когда играет на виолончели. Всякий раз, когда только мог, Гауэйн заставлял молчать Бардолфа и слушал ее. Он даже научился узнавать кое-какие из ее мелодий. Хотя она не одобряла этого слова. Для нее они были не мелодиями – сонатами, баркаролами… Точно математические формулы, которые знала только она.
Именно в эти моменты герцог наблюдал страстную, блестящую женщину, которую хотел видеть в своей постели и в своих объятиях. Когда Эди играла, глаза становились мягкими и затуманенными. Губы приоткрывались и тело покачивалось. Это зрелище терзало его желанием. Созерцание ее в этом экстатическом состоянии пробуждало в нем темного монстра, заставляло стараться в постели все сильнее и сильнее.
Гауэйн целовал Эди в самые потаенные места, пока она не начинала извиваться в его объятиях. Ласкал каждый изгиб, шептал любовные слова. Целовал, подобно одержимому, каковым и был, но все это, похоже, для нее не имело значения.
Между ними высилась разделявшая их стена. Достаточно было взглянуть ей в глаза, чтобы понять: то эротическое возбуждение, которое владело ею в постели, было ничем по сравнению с тем, что она испытывала, держа в руке проклятый смычок.
Музыка – вот ее истинная любовь.
К тому времени как герцог приблизился к поместью, лошадь снова пошла шагом. Он услышал в лесу свист и свистнул в ответ. Его заметил один из часовых.
Через минуту часовой выступил из тени дуба и снял шляпу.
– Маклеллан! – воскликнул Гауэйн и хотел улыбнуться, но почему-то не получалось.
Мужчина пошел рядом с лошадью, давая подробный отчет о событиях, произошедших в отсутствие хозяина.
У амбаров на них напал дикий вепрь, которого охотники подстрелили на следующий день. Мясо повесили сушиться, и зимой из него сделают кабанье рагу. Один часовой упал со стены замка и сломал плечо, но уже пошел на поправку.
Гауэйн все это уже знал из ежедневных докладов. Но давно понял, что зачастую можно узнать больше, выслушав тот же отчет еще раз. Он спросил о неуклюжем часовом.
– Парень не умеет обращаться с оружием, – доложил Маклеллан. – И меня это беспокоит. Его отец был превосходным стрелком, не то что сын. Думаю, он стал часовым, чтобы угодить отцу, но это дело ему не по душе. Боюсь, в один прекрасный день он направит ружье не туда и прострелит себе ногу или что похуже. Я хочу отстранить его, но отец будет очень этим расстроен.
– Попробуй перевести его в конюшню, – решил Гауэйн. – Возможно, он умеет ухаживать за животными.
За поворотом перед ними открылся замок Крэгивар, многовековая крепость клана Маколеев. Полуденное солнце обливало золотом древние стены, зубцы, укрепления и сторожевые башни. Их увидели часовые. Гауэйн услышал звук трубы. Пока он ехал по дороге, часовые успели поднять серебристое знамя Маколеев, на котором красовался алый дракон с мечом.
Герцог Кинросс вернулся домой.
Гауэйн натянул поводья. На сердце полегчало. Он наблюдал, как разворачивается флаг. Морда дракона была искажена яростью. Это его место, он здесь хозяин. И здесь все будет хорошо.
Он сумеет умаслить жену, уговорить полюбить его в постели. Определенно, сумеет.
Нужно лишь приложить максимум усилий.
Едва грум закрыл дверь экипажа, Лила немедленно накинулась на падчерицу.
– Что случилось с твоим восхитительным мужем? Вот она я, мчусь спасать тебя, как сам сэр Галахад. Расскажи мне все!
Эди разразилась слезами.
Лила обняла ее. Но Эди слишком долго сдерживалась и теперь безудержно рыдала… Наконец!
Лила прервала молчание: