Влад прав, акцентируя свое внимание на том, что они с Малаховым последний раз виделись именно в «Детях ночи». Мне необходимо в точности знать, кто и как убил человека, который был завсегдатаем клуба, в котором кишат все московские и приезжие вампиры. Со мной рядом человек, которого я тоже приучила ходить в этот клуб. Он мне очень дорог.
Влад стоит рядом со мной в кучке пришедших на похороны людей – облаченный в подобающее случаю строгое черное пальто с поднятым воротником, он сунул руки в карманы и ссутулился больше обычного. Он какой-то нахохленный, словно ему холодно и он пытается сжаться, чтобы как-то уберечь тепло. Это у него чисто психологическое – день пасмурный, конечно, но на самом деле теплый. Темно-рыжие волосы Влада треплет ветерок. Он смотрит куда-то в пространство – мимо людей. А я изучаю окружающих, пытаясь понять по их лицам, какое они имели отношение к убитому человеку. Может быть, я сумею что-нибудь узнать, если буду смотреть внимательно?
На похороны пришло довольно много народу – это неудивительно, потому что Малахов был известным в Москве человеком. Я вижу здесь, например, Стаса – Станислава, он ведь поляк, Чепракова, модельера, владельца «Детей ночи». Он единственный вампир среди присутствующих. Мы с ним обмениваемся быстрым, понимающим взглядом – ради этого он даже на секунду снимает черные очки. У него красные глаза. Охотился на запрещенную дичь? Или просто перепил собственных коктейлей, заливая потрясение? Он знал Малахова по работе – юноша был журнальным стилистом и часто использовал чепраковские вещи в съемках. Я не думаю, что он имеет отношение к этой смерти. Может быть, он, как и я, воспринимает ее как тревожный признак того, что обстановка в нашем городе неспокойная.
Степа Малахов, обнаруженный на полу своей квартиры с перерезанным горлом, – это не просто жертва убийства. Он – новое звено в цепочке из аналогичной серии убийств, которые совершались в Москве с середины зимы. С новогодних праздников, когда газеты заговорили о появлении в городе маньяка-гастролера.
Я вижу в толпе и другие знакомые лица. Наш стилист Олег – я все время обращаю на него внимание, потому что он ведет себя абсурдно: как это иногда случается с геями, мальчик избрал МЕНЯ моделью для подражания и все время пытается приспособить к себе мой стиль, вплоть до того, что покрасил волосы в некое подобие «моего» цвета… Олег плачет. Они с Малаховым были не просто знакомы – они дружили. Возможно, между ними даже что-то было – хотя это сомнительно: Малахов, в отличие от Олега, общался с девушками. Не знаю, многие ли из них сюда пришли. Наверное, да – я вижу много растерянных, заплаканных женских лиц. Одна – самая растерянная и заплаканная, со стянутыми в небрежный хвост светлыми волосами – беременна. Подружка Малахова беременна – у мертвеца родится ребенок… Хоть какое-то светлое пятно есть во всей этой чудовищной ситуации. Девушку поддерживает, приобняв за плечи, высокий пожилой мужчина в сером плаще и с серым лицом: Степин отец, какой-то крупный бизнесмен.
Матери убитого юноши здесь нет – она за границей, со своим вторым мужем и младшей дочерью. Не захотела приехать. Или не смогла. Не стоит винить ее – скорее всего, это не черствость. Возможно, она в самом деле не нашла в себе сил приехать на эти похороны. Людям непросто переживать такие вещи. И не только людям.
Это страшно – хоронить своих детей. Я знаю. Я помню…
Девушка, которая позвонила вчера Владу – Люба, высокая, кобылистая шатенка, – тоже здесь. Она первым делом подошла к нам поздороваться, бросила на меня мрачный взгляд и снова отошла в сторонку. Они с Малаховым работали в одном журнале. Она продюсер, они плотно общались – ей сейчас очень нелегко.
Это энергичная особа, и я понимаю, почему не нравлюсь ей. Я бы на ее месте тоже себя не любила.
Илья Михайлов, мой предшественник на посту главного редактора Alfa Male, тоже здесь – толстый, потный и, как обычно, пьяный, он то и дело грустно сморкается в огромный клетчатый платок и растерянно почесывает свою густую бороду. Говорят, что его могут назначить руководить «Лидером» – журналом, где работал Малахов. Он бросает на меня взгляд и отмечает, что мы с Владом вместе. С недоумением? С осуждением? С иронией – «я так и знал»? Или с тревогой?.. Наверное, у меня все-таки и паранойя тоже есть: мне во всем мерещится подвох. Как там говорят шутники: «Если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами никто не следит…»
Забавное получается дело: в сущности, эти похороны – наш первый с Владом совместный «выход в свет» в качестве пары. Любому, кто видит нас сейчас, очевидно, что мы вместе. А видит нас вся журналистская Москва – весь профессиональный цех, от которого мы так тщательно и, как мне кажется, тщетно скрывали наш роман. Теперь о нем все знают точно и будут судачить. Ну и пусть. Какое значение имеют человеческие сплетни перед лицом смерти?
Похороны заканчиваются наконец. Люди начинают расходиться. Малахов-старший увозит беременную подругу сына на своем черном «мерседесе». Толпа разбивается на группы – по близкому знакомству, дружбе, по интересам. Кто-то предлагает поехать куда-нибудь и выпить. Чепраков говорит, что в «Детях ночи» сегодня ни с кого из присутствующих денег брать не будет. Это сообщение вызывает среди скорбящих сдержанный, но заметный энтузиазм.
Иногда люди все-таки ведут себя удивительно жалко и пошло.
Мы с Владом переглядываемся, и он произносит одними губами:
– Поедем домой. С меня хватит.
Я молча киваю. По возможности незаметно мы пробираемся сквозь толпу к моей машине, маленькой трехдверной «ауди» с затемненными стеклами. Я не люблю на самом деле затемненные стекла, они кажутся мне претенциозными, но я не могу без них обходиться – в Москве все-таки регулярно случаются солнечные дни. Я сажусь за руль. Влад вообще-то умеет водить, у него даже есть права, но он не покупает машину принципиально – заботится об экологии, а еще – не хочет бросать пить.
Мне никуда не скрыться от сознания того, что он еще совершеннейший ребенок.
Мы въезжаем в центр довольно быстро – выходной день, и город практически пуст. Машин так мало, словно вернулись 1950-е годы – вот когда езда по Москве была сплошным удовольствием. Я скучаю по тем временам: город был гораздо приятнее.
На Чистых прудах я притормаживаю и осторожно спрашиваю Влада:
– Отвезти тебя домой?
Он смотрит на меня вопросительно.
Я поясняю:
– Может быть, ты хочешь побыть один.
Он смотрит на меня пристально – его лицо напряжено, а серо-зеленые глаза кажутся сейчас очень темными, в них нет ни дерзости, ни внутреннего света, который мне так нравится. Его взгляд печален, и, как мне кажется, не только потому, что мы с ним только что были на похоронах. Он медленно качает головой:
– Нет. Я хочу быть с тобой. Если, конечно, ты этого хочешь.
– Что за глупости ты говоришь? Конечно, я этого хочу. Я просто подумала – может, у тебя нет настроения. Людям иногда нужно одиночество, чтобы пережить стресс.
Влад усмехается – совсем невесело: