Ни на минуту он не усомнился в словах малолетней провидицы. Бывало такое, бывало – он сам слыхал.
Нечистый?
Нет, в храм ему доступа нет.
Значит, за ним выбор. А вот какой? Но почему-то казалось мужчине, что уйти он отсюда не сможет…
* * *
На следующий день Софья из светлицы не вышла. А Алексей Алексеевич, навестивший сестренку, сообщил Аввакуму, что все с ней в порядке. Отлежится – успокоится, не в первый раз. На просьбу же о встрече ответил согласием, но ближе к вечеру.
Вот после вечерни Аввакум и пошел к молодой царевне.
Девочка лежала в постели, водила пальчиком по строчкам Псалтыря.
– Читаешь, чадо?
– Да, отче.
– Как ты чувствуешь себя?
– Хорошо, благодарствую. Мне Марфа сказала, что вечор я в храме упала…
– А ты не помнишь?
Софья покачала головой.
– Ты в храм пришла, помолиться, верно, потом меня увидела…
Детские глаза были абсолютно прозрачны и невинны. Она просто не помнила. Аввакум бился с ней еще минут десять, но потом махнул рукой и отступился. Действительно, откуда ребенку помнить такое? Да и к лучшему, ежели не помнит.
Протопопу надо было серьезно обдумать свои дальнейшие шаги. Так что он попрощался с девочкой, благословил ее напоследок и ушел, думая о своих дальнейших планах.
Впрочем, если бы он увидел девочку спустя десять минут, его уверенность в себе точно поколебалась бы. Софья отложила книгу, от души потянулась и вылезла из кровати. А потом спокойно, как была, прошлепала в покои к Алексею. А кому тут ее корить?
Слуги?
Те смолчат, коли жизнь дорога. Марфа разве что, но кормилица на сегодня отпросилась – и хорошо. Пусть погуляет.
– Все в порядке?
Царевич тоже не спал, ожидая сестру.
– Если он не попросит разрешения остаться – зови меня крокодилой, – ухмыльнулась Софья.
– А кто это?
– Зверь заморский. Рассказать?
– Расскажи…
– Ладно. А ты Аввакуму вот что скажи…
Софья рассказывала сказку, попутно объясняя Алексею, что надо сделать, и довольно улыбалась. Сыграть эпилептика она не смогла бы. Но чуть мыла в рот – гадость!!! – и чистая правда, сказанная ею, привела товарища в надлежащее состояние. Теперь еще раз объяснить все брату – и у нее появляется первый союзник.
Свою гвардию формировать надо. В том числе и идеологическую. А кого лучше взять? Не Симеона же… тьфу-тьфу, не поминаем к ночи!
Девочка еще довольнее улыбнулась.
Как хорошо, что она еще ребенок! Кто ждет от малявок такого изощренного коварства? Никто.
Вот и не ждите. Мы хорошие…
* * *
К третьему разговору Софья готовилась с момента окончания второго. И готовила брата. Этот разговор либо обеспечит их союзниками, а в перспективе и позволит повернуть все в свое русло, либо… Либо неудача. Чего бы девочка ни отдала, чтобы говорить самой, но, к сожалению, ее место было десятым.
Царевны тут права голоса особо не имели, уж тем более в глазах Аввакума. И факт ее провидчества не много изменил. Ребенок-с…
И вот настал знаменательный день. Аввакум попросился к царевичу на прием и был назначен на завтрашний день. Вечером Софья еще раз все прорепетировала с Алексеем и еще раз порадовалась за брата.
Алексей вовсе не был дураком. Умный, серьезный мальчишка, который отчетливо понимал прелести раскола. Уж что-что, а ужастики Софья рассказывать умела. А что может быть страшнее, чем когда брат на брата, отец на сына?
Но на всякий случай под стол она спряталась и была сполна вознаграждена за свои старания. Аввакум вошел в кабинет, как полководец армии – не сломлен и не побежден, но готов обсудить условия перемирия – и с порога наткнулся на доброжелательную улыбку.
– Присаживайся, отче. Подобру ли, поздорову?
– Благодарствую, царевич, все слава богу. Живем у тебя, как у Христа за пазухой.
Алексей опять промолчал – и Аввакум продолжил первым. Софья молча переживала под столом. Была пара развилок, на которых он мог бы свернуть, но… опять же – все предсказуемо. Вопрос в другом – как воспользуется ее наработками Алексей?
– Только объясни мне, убогому, чего ты всем этим добиваешься? Уж не прогневайся, царевич, не могу я этого понять…
Ну, на этот вопрос Алексей и так бы ответил.
– Жил-был один великий полководец. Давно жил, уж кости его истлели. И когда его спросили, что ему надо, он так и ответил. Трава для коней, вода для людей, будущее для детей. Вот я такое будущее и строю. Где дети не будут по подворотням умирать, где будет войско, способное защитить Русь-матушку. Пусть мал я, да начало положено…
Аввакум кивнул.
– Да, и дети мои тоже учиться начали…
– Ежели против ты…
– Нет, царевич. По душе мне дела твои, вижу я, что это все от бога. Но о другом поговорить хочу. Ведаешь ведь ты, что Никон, пес смердящий…
Алексей вскинул руку. Этот момент Софья тоже предусмотрела. На самом деле у любой беседы не так много развилок, и их можно просчитать. Например, если вы встречаете на улице соседку, о чем пойдет разговор? Погода, здоровье, дети, соседи… где-то так? Но уж точно не об адронном коллайдере, если это не два физика-ядерщика.
И уж точно можно было предсказать хулу в адрес хоть какого-то священника. Хоть бы и Никона, которого с некоторых времен Аввакум сильно не любил. И с чего бы это?
– Отче, ведь Собор его признал патриархом. А говорят, каков поп, таков и приход… можем ли мы хулить человека за то, что заблуждался он? Один Бог всеведущ, а мы грешные…
Вот тут протопопа осекло и сильно. Ведь действительно – патриарх, сами выбирали, сами слушались, а теперь такое… действительно, нехорошо как-то…
Нет, протопоп бы и покричал и поругался, но – на что?
На то, что Бог всеведущ? Что люди глупые? Что Собор… так и он ведь не последним человеком и был и есть. Да и глупцом себя перед Алексеем выставлять не хотелось. Успел уже протопоп оценить царевича, успел. Хотя и не подозревал, что оценивает его по совокупности с Софьей.
– И то верно, государь-царевич. А только и грех великий на нем. Старые книги он править взялся, ересь латинскую в них внес…
Протопоп еще перечислил несколько случаев той ереси и замолк, глядя на Алексея. Царевич выслушал, не особо вникая, и кивнул.
– Правда твоя, отче. А теперь скажи мне, что с этим делать надобно?
Ответ был прост и пространен. То есть слов-то было много, но суть одна и та же. Бороться с проклятой ересью, обличать и клеймить, разносить в пух и прах и еще потоптать ногами. А никониан презренных…