– Да, Алешенька?
– Это Мишка из Тулы прислал! Красота-то какая!
Софья осмотрела здоровущий пистоль. Подумала, прислонила тяжеленную дуру к шкафу.
– И в чем разница?
– Сонь, ты понимаешь…
Софья не понимала, но старалась.
Как оказалось, оружие могло заряжаться по-разному. Оно было дульнозарядное и казнозарядное. В первом случае все – патрон, порох и прочее, запихивалось именно что в дуло, туда же засыпался порох, все это утрамбовывалось – долго, муторно, неудобно, да к тому же, иногда – читай, часто – по жизненному разгильдяйству, стрелок заряжал ружье дважды. И при выстреле оно уходило в минус за разрывом ствола.
Во втором случае все было аккуратнее и удобнее. Не требовалось все запихивать, клалась пуля, а вот порох располагался отдельно.
Мишка же, увидев где-то казнозарядное оружие, переделал под него имеющееся. Уж скольких ему усилий это стоило – бог весть, но оружие стояло сейчас рядом и радовало глаз.
А что можно еще?
Почему оружие называют нарезным? Что-то в стволе внутри…
Софья задумалась. Что-то такое вспоминалось, хотя и смутно. Но это она будет лежать перед сном и вспоминать мельчайшие детали из той жизни. А пока ясно одно – такое оружие упускать нельзя.
– Напиши Мишке. Пусть знает, что это дело важное и все, что может, про такое оружие разузнает. А почему мы его не применяем? Вроде как воюем, а оно ж удобнее?
Алексей пожал плечами.
– Сонь, так денег нет на новые пушки, а старые вполне к делу гожи…
– Гожи, ни кожи, ни рожи…
– Не ворчи. Пошли лучше погуляем на улице…
– Пойдем…
Софья тряхнула головой, выбралась из-за стола, с любовью взглянула на братика. М-да, куда и делся пухлячок Алешенька из царского терема? Высокий, широкоплечий подросток с ломающимся баском и выгоревшими до светлой соломы волосами.
Да и она сама изменилась. Уже не девочка по местным меркам – подросток. Тощая, голенастая, с прыщами на лбу и пристальным взглядом темных глаз. Пока еще гадкий утенок. Ничего, это дело наживное. Зато умная и квашней не расплылась, как сестры. И под платьем не жирок нагулян, а мышцы. Восточные танцы – штука полезная, а Лейла всегда готова поучить девочек чему-нибудь новому. Ну еще бы, ее-то всю жизнь учили…
Софья довольно прижмурилась, осознавая, что у нее сейчас в «женском батальоне» – пятьдесят две девицы. Ну, не все так радужно, конечно. Первый набор частично уж и замуж вышел, но не за самых худших мужчин. Одной так даже боярский сынок достался – младший, конечно, но это пустяки. Софья своим девчонкам пропасть с голода не даст. Да и остальные – у кого стрельцы, у кого – мастера, за крестьянина ни одна замуж не вышла. Не из снобизма, нет. Софья и не возражала бы, если бы это был хороший, крепкий хозяин. Ну, вот любовь случилась… ан нет!
Вырвавшись со дна жизни, девочки костьми готовы лечь были, лишь бы их туда не вернули. А это значит – место неподалеку от царевны.
Софья помнила всех.
Те двадцать семь, которые вышли замуж, пара так и вовсе за иноземцев и сейчас писали царевне грамотки из Архангельска. И те двадцать пять, которые сейчас были при ней. Четырнадцать – на обучении. Еще тринадцать – то здесь, то там… То у сестры в Кремле, то у боярыни Морозовой, то еще где… пользы от девушек было немерено.
Нет такого секрета, который не выложит мужчина красивой девушке. Им прогуляться, поулыбаться, в храме на службе постоять, на рынке стакан орешков али медовый пряник купить… а Софье потом читать и думать.
Неспокойно в стране, ой, неспокойно.
Османы опять силы набирают, отец, опять же, здоровьем сдал, а какие его годы?
Жить и жить!
Мать опять в тягости, как ни уговаривали – хоть кол на голове теши. Софья сначала хотела кого-нибудь из девчонок послать, чтобы травки позаваривали, массажи поделали, хоть бы отеки сняли, а потом съездила сама, поглядела на мать – и передумала. Это папаше сорока еще нет, так скоро будет. А матушке-то сорок пять! И в двадцать первом веке таких в роддомах не любят, потому как бывают осложнения. Не у всех, нет. Но – бывают.
Эта беременность давалась Марии Милославской с таким трудом, что без слез смотреть нельзя было. Кожа пожелтела, волосы поредели, пятна пигментные высыпали, отеки – токсикоз во всей красе. Хорошо, если все пройдет нормально. А ежели нет?
Она за это время столько врагов в тереме приобрела, что хоть соли да заспиртовывай! Начиная с недоброй памяти Лобановой-Ростовской, которая никуда не делась, и кончая Анной Морозовой. Стоит только крикнуть, что Сонька-де нарочно девок своих прислала, чтобы они царицу спортили, – и оправдывайся потом пред отцом. Он, конечно, поверит ей, а не кликушам, но у нее ведь и возраст такой… не дай бог, решит, что ее в терем надо забрать, ой-ой-ой…
Софья уже с ужасом представляла себе, как жить в тереме. Здесь-то она куда как свободнее, вот и сейчас вышли с Алешкой на двор, она плотнее завернулась в соболью шубку, вдохнула морозный воздух.
– Алешенька, как душевно-то!
– Да, у нас тут уютно, в Дьяково. Сонь, я тут в Москву хочу съездить, ты со мной прокатишься?
– А стоит ли?
Февральский морозец ощутимо пощипывал щечки, добавляя румянца.
– Маменьку повидаешь, сестриц… не хочется? Почитай, уж два месяца там не была?
Ну не была. С Рождества и не была, а сейчас уж конец февраля. И не тянуло. Сплетни ей исправно девочки доставляли, а все остальное – к лешему!
– А ты хочешь, чтобы я с тобой поехала?
– Хочу. Неуютно мне как-то…
Софья поглядела на брата. Внимательно так, пристально…
– Почему? Сказать можешь?
– Нет. Но словно давит что-то…
И как тут не поехать?
* * *
В Кремле Алексей первым делом отправился к отцу, а Софья – к матери. Увидела – и едва не выругалась, забыв про все.
А ведь она этих родов не перенесет, – холодно подсказал голосок из глубины души. – Возраст, здоровье, антисанитария…
Но дочь Мария рада была видеть. Кивнула на стульчик рядом с кроватью.
– Присядь, поговори со мной, Сонюшка… а вы все оставьте нас.
Софья послушалась. Взглянула такими глазами на девок и боярынь, что те втрое быстрее к дверям кинулись. Оно и неудивительно – злоба была на некрасивом личике. Бешенство и холодная ярость. В таком состоянии сначала бьют, а уж потом говорят за что. Единственная, кто замешкалась – Анна Морозова, но и на нее Софья смотрела в упор, глаза в глаза, пока та взгляд не отвела и дверью за собой не хлопнула.
Мария на дочь смотрела пристально.
– Взрослая ты стала, Сонюшка.