— Мы с приятелем приехали сюда по делу, которое вас совершенно не касается, — ровным голосом произнес Драгошани. — У нас весьма большие полномочия. Чтобы вам стало ясно, повторяю: Весьма Большие Полномочия. Любое ваше вмешательство не сулит вам ничего хорошего. Если нам потребуется ваша помощь, мы вам сообщим. Так что оставьте нас в покое и не приставайте.
Сопровождающий сморщил губы и медленно втянул воздух.
— Со мной, как правило, так не разговаривают, — чеканя каждое слово, произнес он.
— Если же вы и дальше будете вмешиваться в наши дела, — не изменяя тона, продолжал Драгошани, — я всегда могу сломать вам руку и таким образом убрать с дороги минимум на две-три недели.
Собеседник едва не задохнулся от такой наглости:
— Вы мне угрожаете?
— Нет, просто предупреждаю. — Но Драгошани понимал, что все это бесполезно. Это был типичный кегебешник-автомат. Некромант со вздохом сказал:
— Послушайте, если вы к нам приставлены, то мне вас жаль. Ваше задание невыполнимо. Более того, оно опасно. Это все, что я могу вам сказать, не более того. Мы здесь для того, чтобы испытать секретное оружие. И не задавайте больше никаких вопросов.
— Секретное оружие? — Глаза сопровождающего расширились. — А-а... — Он переводил взгляд то на одного, то на другого. — Какое оружие?
Драгошани мрачно улыбнулся. Ну, что ж, он предупреждал этого идиота.
— Макс, — медленно отворачиваясь, сказал он, — может быть, вы покажете ему кое-что?..
Вскоре они подъехали к посольству, на территории которого Макс и Драгошани вышли из машины и взяли вещи из багажника. Они сами позаботились о своих чемоданах.
Шофер занимался их сопровождающим. В последний раз они видели его, когда он, прихрамывая, удалялся, опираясь на руку шофера. Круглыми и полными страха глазами он один лишь раз посмотрел в их сторону, точнее на Макса Бату, и спотыкающейся походкой вошел в мрачте, внушительного вида здание. Больше они его никогда не видели.
После этого их никто не беспокоил.
* * *
Среда второй недели нового, 1977 года. Вот уже целых две недели Виктора Шукшина не покидало предчувствие приближающегося конца. Депрессия свинцовой тяжестью навалилась на него и усилилась до предела, когда он получил помеченное четырехмесячной давности числом и содержавшее тысячу фунтов крупными купюрами послание. Такая быстрая капитуляция Боровица и то, что на его угрозы тот никак не отреагировал, то есть не стал в свою очередь угрожать ему, очень обеспокоили Шукшина.
Сегодня был особенно мерзкий день. Небо затянуло тучами, шел сильный снег, река покрылась толстой серой коркой льда, в доме было холодно, казалось, он весь опутан ледяными нитями, которые преследовали Шукшина повсюду. И впервые, сколько он помнил, а может быть, он впервые это заметил, вокруг царило странное, зловещее спокойствие, стояла такая тишина, что казалось, будто глубокий снег поглотил все звуки. А снег продолжал падать. Тяжело и уныло тикали старинные часы, даже расшатанные половицы скрипели не так громко, как всегда. Все это окончательно расстроило и без того натянутые нервы Шукшина. Такое впечатление, дом, затаив дыхание, чего-то ждал.
И это “что-то” наступило. — В половине третьего дня, когда Шукшин, налив стакан ледяной водки, уселся перед электрическим камином в своем кабинете. Сквозь запыленное, засиженное мухами окно он мрачно смотрел на замерзший, превратившийся в ледяной кристалл сад, когда раздался телефонный звонок, резко ударивший по напряженным, как струны, нервам.
Сердце гулко забилось, он поставил полупустой стакан на стол и, сдернув трубку с аппарата, ответил:
— Шукшин слушает.
— Отчим? — голос Гарри Кифа раздался совсем близко. — Это Гарри. Я приехал с друзьями в Эдинбург. Как вы поживаете?
Шукшин подавил готовую вырваться наружу ярость. Вот оно: чертово отродье медиума здесь, рядом, излучает свою ауру, пытаясь сломить его дух! Оскалившись, он смотрел на телефонную трубку в руке, усилием воли не позволяя себе взорваться.
— Гарри? Это ты? Ты говоришь, что приехал в Эдинбург? Как хорошо, что ты позвонил мне.
(Ах ты, ублюдок! Твоя аура, выродок, причиняет мне боль!) — У вас такой бодрый голос! — удивленно произнес Гарри. — Когда мы виделись в последний раз, мне показалось, что вы...
— Да, я знаю. — Шукшин старался не зарычать. — Тогда я себя не очень хорошо чувствовал, но сейчас все в порядке. У тебя ко мне какое-то дело?
(Я бы с радостью съел твое сердце, свинья!) — Ну, в общем, да! Я хотел узнать, могу ли я навестить вас. Мы могли бы немного поговорить о моей маме. К тому же я захватил с собой коньки. Если река замерзла, я бы немного покатался. Я пробуду здесь всего несколько дней и...
— Нет! — вырвалось у Шукшина, но он тут же взял себя в руки. Почему бы наконец не покончить с этим? Почему бы раз и навсегда не убрать со своей дороги тень прошлого? Что бы там ни подозревал Киф, каким бы образом ни нашел его кольцо, которое, Шукшин был до сих пор уверен в этом, исчезло навсегда, какова бы ни была психологическая связь между этим юнцом и его матерью, которая, судя по всему, существует до сих пор, — всему этому немедленно следует положить конец. Кипевшая в душе Шукшина жажда крови одерживала верх над здравым смыслом.
— Отчим?
— Я хотел только сказать, Гарри, что, боюсь, нервы у меня по-прежнему не совсем в порядке. Мое одиночество... ну, ты понимаешь? Я отвык от общения. Конечно же, я буду очень рад повидаться с тобой, и река, кстати, прекрасно замерзла для катания на коньках... но я не вынесу, если в моем доме будет полно молодых людей, Гарри.
— Нет-нет! Я и не думал кого-либо брать с собой, отчим. Мне и в голову не пришло причинять вам подобное беспокойство. Что вы, мои друзья и не подозревают, что у меня здесь есть родственники! Я всего лишь хотел вновь побывать в родном доме и сходить на реку, покататься на коньках там, где обычно каталась мама.
"Ну вот, опять. Этому ублюдку несомненно что-то известно, или, во всяком случае, он что-то подозревает — определенно это так.
Значит, он хочет покататься на коньках? Там же, где его мать?” Лицо Шукшина расплылось в коварной улыбке:
— Ну что ж, в таком случае... когда ты приедешь?
— Часа через два, — ответил Гарри.
— Прекрасно, — сказал Шукшин. — Значит, в половине пятого или в пять. Буду с нетерпением ждать тебя, Гарри.
Он поспешил положить трубку, прежде чем животный, полный ненависти крик вырвется из его рта и выдаст истинные чувства: “О, с каким... нетерпением... я... буду ждать... этого... момента!!!"
* * *
В действительности Гарри Киф звонил вовсе не из Эдинбурга — он был гораздо ближе, в холле отеля в Бонниригге, где жил уже несколько дней. После разговора с Шукшиным он быстро накинул на плечи пальто и поспешил на улицу к машине — специально купленному старому “Моррису”. Он впервые сидел за рулем машины — точнее, вести ее помогал Гарри бывший инструктор по вождению с кладбища в Ситон Кэри.