– Вы так много сделали для меня, – произнесла Паола. – Я ни в чем не нуждаюсь. У меня прекрасная квартира, замечательная машина. Я вчера мчалась на ней по шоссе, забыв, куда и зачем. Кругом красные и золотые леса. Увядшие поля. Голубые речки. Вся наша русская осенняя ширь. Мне было так вольно, так чудесно!

– Да, да, вы правы. Осенью особенно чувствуешь нашу Святую Русь. Леса – как иконостасы. Золотая осина – как чудотворная икона. Маленький красный клен на опушке – как горящая лампада. И такая вековечная русская тайна, такое стремление ввысь, где нет зла, нет беды, а наше русское бессмертие, наша русская бесконечность.

– Я это так же чувствую. – Паола испытывала доверие к словам Головинского. К его ранимой восторженной душе, которую он ей открыл и которую она сумела услышать. – Об этой русской тайне, как никто, писал Есенин, наш русский колдун, – произнесла она.

– «Каждый труд благослови удача. Рыбакам, чтоб с рыбой невода. Пахарю, чтоб плуг его и кляча доставляли хлеба на года». «В том краю, где желтая крапива и сухой плетень, приютились к вербам сиротливо избы деревень». «Пускай, ты выпита другим, но мне осталось, мне осталось твоих волос стеклянный дым и глаз осенняя усталость». «Мы теперь уходим понемногу в ту страну, где тишь и благодать. Не пора ли в дальнюю дорогу бренные пожитки собирать?» «В пряже солнечных дней время выткало нить, мимо окон тебя понесли хоронить». «До свиданья, друг мой, до свиданья, милый мой, ты у меня в груди». – Головинский читал стихи, складывая их в одну бесконечную дивную строку, соединявшую бренную землю с лазурью русской души. Паола внимала, поражаясь глубине и проникновенной чуткости человека, который все это время был сокрыт для нее и на прощание чудесно раскрылся.

– Как хорошо вы читаете!

Заиграла музыка. Медленное певучее танго.

– Мы ни разу с вами не танцевали, Паола. Хочу пригласить вас на танец. – Головинский поднялся, повел ее из кабинета в ресторанный зал, где в сумерках сияла позолота колонн, смотрели с потолка купидоны и скрипач с волнистыми волосами до плеч трогал смычком хрупкую скрипку.

– Это танго называется «Аленький цветочек». – Паола положила руку в его большую ладонь, чувствуя, как бережно, осторожно он обнял ее. – Композитор, кроме этого блюза, больше ничего не написал. Только «Аленький цветочек».

Они тихо кружились, словно попали в медленный водоворот, который увлекал их по ленивой реке, от берега к берегу. Она видела, как за столиками все обратили к ним лица, любуются ими. В стеклянном окне изгибается золотая дуга фонарей, отраженная в озере. Музыкант всплескивает рукой, и его пальцы повисают в воздухе.

Она чувствовала его близкое дыхание, которое волновало ее.

– Теперь, как бы далеко мы ни были друг от друга, я буду вспоминать этот танец и стеклянную прядь ваших волос, которая упала мне на лицо, и я чувствую ее аромат.

Танец кончился, их провожали аплодисментами. Они вернулись в кабинет и пили вино. Ей никогда не было так хорошо. Начиналась новая жизнь, влекущая, восхитительная, и этот грозный, еще недавно чудовищный человек преобразился в лучах ее красоты, доброты.

Головинский проводил Паолу до дверей ресторана.

– Спасибо вам, чудо мое, – сказал он. – Вы ступайте, а я еще немного посижу.

Она потянулась к нему и поцеловала в щеку, подумав, что сказка «Аленький цветочек», написанная давно, теперь чудесно повторилась. Пошла на мост, улыбаясь, чувствуя сладкое головокружение.

Головинский вернулся в ресторан. Налил себе вина. Пил, глядя, как Паола удаляется по мосту.

Анюта шла по мосту, почти забыв, зачем ее послал Семка Лебедь. Ей попадались молодые пары, которые счастливо целовались. Прошел мужчина в длинном пальто и шляпе, держа на поводке холеную собаку. Молодая женщина катила широкую коляску, в которой лежали два одинаковых малыша. За озером в парке играла музыка, звенели аттракционы, вращалось огромное цветное колесо. Анюта мечтательно улыбалась, держа в руках зачем-то данный ей телефон.

Внезапно она столкнулась с женщиной, которая шла ей навстречу, на высоких каблуках, в кожаной курточке, отороченной легким мехом, белолицая, с черными, стеклянно сияющими волосами. Анюта узнала ту, что была изображена на фотографии. Растерянно встала у нее на пути. Восхищенно смотрела на чистое прекрасное лицо, вдыхая запах ее духов. Женщина улыбнулась, обогнула ее и пошла дальше, постукивая каблуками.

Анюта зачарованно смотрела ей вслед. В руках у нее был телефон. Она нажала сначала красную, потом зеленую кнопку. Подождала мгновение и кинула телефон в озеро, в дрожащее отражение фонаря. Стояла, оглядываясь на уходящую женщину.

Семка Лебедь сидел в такси у моста. Услышал звякнувший телефон. Выкатился из такси и быстро, на кривых упругих ногах, пошел по мосту, держа руки в карманах. Увидел, как медленно приближается плывущей походкой женщина с распущенными волосами и белеющим в сумерках лицом. Стремительно набежал, выхватил нож и сунул ей под левую грудь. Услышал, как хрустнуло под кожаной курткой. Вынул нож и мелким бегом покинул мост, сел в такси и укатил.

Паола видела, как набегает на нее сутулый человек. Ударяет ее в грудь. Боль вошла в нее, остановилась и обессилила. И она, слабо охнув, стала садиться.

Анюта видела, как Семка ударил женщину, и та бессильно села, а потом легла, вытянув ноги. Анюта с криком к ней побежала.

Головинский из ресторанного окна видел убийство Паолы. Допил вино. Крикнул: «Счет» – и укатил в сопровождении охраны.

Плотников вернулся домой. Устало, печально обошел пустые комнаты. Увидел в зеркале свое исхудалое почернелое лицо, не понимая природы непосильных, постигших его несчастий. Медленно подносил руку ко лбу, на котором пролегла горькая морщина. Вдруг почувствовал страшный удар в живот, слепую разящую силу, будто ворвался снаряд и пробил зияющую брешь. И сквозь эту брешь из бездны повалила тьма.

Глава 24

На мертвое тело, лежащее в безводной пустыне, слетаются грифы. Кружат в бесцветном небе, как черные алебарды. Кидаются вниз и клюют бездыханный труп. Вырывают из него клочья, с хрипом набивают зобы, дергают лысыми шеями, кровенят железные клювы.

Ручейков, редактор независимой губернской газеты «Обозреватель», навис над компьютером изможденным желтым лицом. Нагнул горбатую спину, на которой, казалось, были сложены недоразвитые крылья. Мучаясь тиком, сгоняя со щеки невидимую муху, писал:

«Ужасная новость. Зарезана на мосту молодая прелестная женщина Паола Велеш, талантливая журналистка, бесстрашная обличительница неправды и лжи. Это она уличила губернатора Плотникова в прелюбодеянии и тайном разврате, разместив на сайте бесстыдную фотографию развратника и его любовницы. Она же обвинила губернатора в двуличии и стяжательстве, когда тот сначала построил себе, неизвестно на какие деньги, роскошную дачу, а потом, когда дача перешла в распоряжение детского приюта, сжег ее. Она рассказала о сыне губернатора, который учился в Оксфорде и приобрел в Лондоне дорогую квартиру с помощью папеньки, который на всех углах проповедует патриотизм и любовь к России. Паола Велеш рассказала о глумливом действе. Когда погребали останки советских воинов, губернатор, рекламируя свои свинокомплексы, распорядился облечь свиные туши в форму советских офицеров и доставил их на место траурной церемонии, отчего у нескольких ветеранов случились сердечные приступы. Как же реагировал губернатор Плотников на эти обличения? Он грозил наказать журналистку, истереть в порошок, запечатать ей рот, ударить головой об асфальт. Теперь рот Паолы Велеш запечатан навсегда. Она рухнула головой на асфальт. Пусть найдут того, кто всадил в нее финский нож! Пусть найдут того, кто заказал и направил этот преступный удар!»