Лорд Марк, сквозь стекла пенсне, воспринял взвешенно описанные черты Сюзи.
– Но разве верность миссис Стрингем не столь же великолепна?
– Да, это прекрасное чувство, но ведь у нее нет ничего, что она могла бы отдать в дар.
– Разве у нее нет вас? – спросил лорд Марк, не слишком долго помедлив.
– Меня? Отдать в дар миссис Лоудер? – Милли явно еще не приходилось смотреть на себя как на возможное приношение. – Ох, я не такой уж хороший подарок и при этом пока еще не чувствую, чтобы меня уже успели принести в дар.
– Вас успели показать, и если наша с вами приятельница за вас сразу же ухватилась, все сводится к одному и тому же. – Он пошучивал, этот лорд Марк, как бы совершенно безучастно, собственные шутки его не забавляли, но он вовсе не был мрачен. – Если вас увидят – вам придется это признать, – это будет означать, что за вас тотчас ухватятся; а если встает вопрос о том, чтобы вас показать, – ну и все то же и так же, все сначала. Только сейчас все это уже не находится в руках вашей подруги: выгоду теперь получает миссис Лоудер. Оглядите стол, и вы убедитесь, я полагаю, что за вас ухватились все – с одного конца стола до другого.
– Ну что ж, – ответила Милли, – у меня, кажется, возникает чувство, что мне это нравится больше, чем когда надо мной смеются.
Только потом Милли поняла – Милли всегда было свойственно понимать некоторые вещи потом, – что у ее нового знакомца имелся какой-то собственный способ, отличный от всех остальных, уверить ее в своем полном и уважительном внимании к ней. Ей очень хотелось бы знать, как у него это получается, – ведь он никогда не извинялся и ни в чем ее не заверял. Во всяком случае, Милли говорила себе, что ему удалось ее провести, и самым странным в этом был вопрос, который помог ему это сделать.
– Много ли ей о вас известно?
– Да нет, просто мы ей понравились.
Даже на это его светлость, человек, много путешествовавший, опытный и самоуверенный, не рассмеялся.
– Я имел в виду вас лично. Много ли эта дама с прелестным лицом, а оно и правда прелестно, ей о вас рассказала?
Милли задумалась.
– О чем рассказала?
– Обо всем.
Его ответ и то, как он обронил его, снова ее взволновали, заставили на миг почувствовать, что, как и следовало предполагать, от нее ждут откровений. Однако она быстро нашлась с ответом:
– О, что до этого, то вам лучше спросить у нее самой.
– У вашей умной компаньонки?
– У миссис Лоудер.
На это он ответил, что их хозяйка – человек, с которым некоторые вольности совершенно непозволительны, но что он тем не менее чувствует ее поддержку, так как она по большей части бывает к нему добра, и, если он некоторое время будет вести себя очень хорошо, она, вероятно, сама ему все скажет.
– Во всяком случае, мне тем временем будет интересно посмотреть, что она с вами делает. И это даст мне понять, как много она знает.
Милли слушала со вниманием: тут все было ясно, но подразумевалось что-то еще.
– А что она знает о вас?
– Ничего, – серьезно ответил лорд Марк. – Но это не имеет значения… для того, что она со мной делает. – А затем, словно предвосхищая ее вопрос о характере таких действий: – Ну вот, к примеру, – прямо подталкивает меня к вам.
Девушка немного подумала.
– Вы хотите сказать, она бы так не поступала, если бы знала…
Он встретил это так, будто в вопросе действительно крылся какой-то смысл:
– Нет. Я полагаю, отдавая ей должное, она все равно поступала бы так же. Так что можете быть спокойны и вести себя свободно…
Милли тут же воспользовалась его разрешением:
– Потому что, даже в наихудшем виде, вы – лучшее, что у нее есть?
Это его наконец-то развлекло.
– Был, пока не явились вы. Теперь вы – самое лучшее.
Странным было то, что по его речам Милли должна была почувствовать, что́ он знает; именно так они на нее и подействовали – настолько, что заставили ее, хотя и не без удивления, в это поверить. И именно этому, с самой первой их встречи, суждено было прочнее всего остаться в ее памяти: она приняла его знание, почти не сопротивляясь – тем самым сдавшись на милость неминуемого, – поскольку, как лорд Марк мог бы сказать, с чисто практической точки зрения это вещь такого рода, какие не раз встречались ему в его странствиях; во всяком случае, он твердо в это верил. Более того, ее смирение нисколько не ослабело, когда, позднее, она узнала, что с краткими интервалами и как раз, видимо, перед тем, как Милли предстояло возникнуть из безвестности ранней юности, лорд Марк нанес три отдельных визита в Нью-Йорк, где у него оказалось много именитых друзей и самых противоречивых связей. Его впечатления, его воспоминания об этом смешанном обществе, действия которого невозможно предугадать, были явно все еще очень ярки. Это помогло ему поместить Милли в определенный круг, и она все острее и острее осознавала, но лишь после того, как дверь за нею захлопнулась и рука проводника поднялась, давая сигнал поезду отправляться, что ее втолкнули в купе, где ей придется путешествовать ради своего нового знакомца. Такое использование себя, несомненно, тотчас же вызвало бы негодование множества девушек; но склад ума нашей юной леди, позволивший ей лишь смотреть и воспринимать, есть одна из самых привлекательных сторон нашей героини. Милли практически только что узнала от лорда Марка, успела, между прочим, в своем громыхающем купе понять, что он отвел ей самое высокое место среди их друзей, если говорить о присущих им качествах. Она имела успех, вот к чему все свелось, как он очень скоро ее заверил, и вот что такое – иметь успех: это всегда случается раньше, чем ты узнаешь об этом. Собственное незнание часто – самая великолепная часть успеха.
– У вас пока еще не было времени, – сказал он. – То, что сейчас происходит, – ничтожно. Но вы сами увидите. Вы увидите всё. Вы сможете, знаете ли, – вы увидите всё, о чем мечтаете.
Он удивлял ее все больше и больше: ощущение было почти такое, будто он, говоря, вызывал перед нею видения; и странным образом, хотя эти видения манили ее за собой, они оказывались вне всякой связи – то есть вне такой предварительной и естественной связи – с таким лицом, как лицо лорда Марка, с такими, как у него, глазами, с таким голосом, тоном, с такой манерой вести себя. На какой-то момент он повлиял на нее так, что заставил ее подумать, да не собирается ли она испугаться? – столь отчетливы секунд пятьдесят были ее видения, что Милли окатила волна страха. Вот они все, тут опять – да, разумеется: пробный шар Сюзи, брошенный в миссис Лоудер, был их шуткой, но они, веселясь, задели кнопку электрического звонка, он продолжает звучать. В самом деле, сидя там, она не переставала слышать в собственных ушах его дребезжание и в такие минуты поражалась, что другие его не слышат. Они не поднимали вопрошающих взглядов, не улыбались; ее страх, о котором я говорю, был вызван ее желанием, чтобы это прекратилось. Однако звук понемногу затих, будто сама тревога улеглась; казалось, Милли разглядела быстрым, пусть и не слишком пристальным оком, что у нее есть два пути: один – первым делом утром покинуть Лондон, другой – вообще ничего не делать. Ну что ж, она не будет вообще ничего делать; она именно это сейчас и делает, более того, она это уже сделала и упустила свой шанс. Она отреклась от себя – тут же, на месте, у нее возникло поразительное чувство, что она решается так сделать; ведь она уже совершила самый трудный поворот, прежде чем путешествовать дальше с лордом Марком. Не очень экспрессивно, но с глубочайшим вниманием – как не мог бы никто другой – он встретил тот ее вопрос, который она неожиданно задала миссис Стрингем на перевале Брюниг: если она получила все – что бы это ни было, – таков был ее вопрос, – то надолго ли?