Но с крушением советской системы развалились целые отрасли нашей промышленности. Последнее время, мне кажется, наша промышленность уже вообще ничего не производит своего, кроме автомобилей марки «ВАЗ» и автоматов Калашникова. Даже собственное свое хозяйство оглядывая, я вижу, что все у меня иностранное. Носки, трусы, штаны, рубашки, кофеварка, мясорубка, холодильник, пылесос, телевизор, компьютер – и это, естественно, как-то задевает мое патриотическое чувство. Вот и сейчас я увидел эти презервативы и огорчился тому, что хороши, но не наши. Ничего не скажу, выглядят красиво, но не на том месте, для которого предназначены. А на этом месте, на левой стороне груди, у нас носятся самые высокие ордена. Увидев презервативы, я подумал: может быть, это тоже какой-то новый орден, о котором я еще ничего не знаю. Сначала подумал – не может быть, а потом подумал – почему бы и нет? Ведь есть же у англичан орден Подвязки, причем не какой-нибудь, а самый высокий. Обладая википедическими знаниями моего компьютера, расскажу о происхождении ордена. Как гласит легенда – дело было в четырнадцатом веке. Графиня Солсбери, танцуя однажды с королем Эдуардом Третьим, уронила подвязку, и те, кто был рядом, засмеялись, но король поднял подвязку, заметив по-французски: «Honi soit qui mal y pense» – «Стыд подумавшему об этом плохо», и надел подвязку на свою ногу. И, решив пикантное это событие должным образом увековечить, учредил орден Подвязки, которым одновременно может быть награждено не более 25 человек. Знак ордена, бархатная лента с той же надписью, «Honi soit qui mal y pense», носится под левым коленом. Вот я и подумал, глядя на людей, сидевших в зале, что если уж есть орден Подвязки, то почему бы не учредить орден Презерватива? С той же примерно надписью: «Стыд подумавшему об этом плохо».
Заканчивая тему, замечу, что легкая доступность нашему потребителю презервативов иностранного производства привела к значительному и отмеченному социологами падению в нашей стране рождаемости и сокращению численности народонаселения. Но с некоторых пор, как я слышал, в результате введения нашими оппонентами против нас санкций и ограничения поставок нам продукции западного производства правительство намерено по программе импортозамещения вновь запустить Баковский завод. Если это так и если инженеры завода способны вновь освоить технологию изготовления изделий номер два, тенденция сокращения численности населения имеет шанс заметно замедлиться.
Но я на этой теме, кажется, слишком застрял, забыв, что читатель ждет продолжения моего рассказа, и вот оно. Когда я вошел в зал, там шло заседание, на которое если я и опоздал, то только чуть-чуть. С трибуны выступал какой-то пламенный оратор, то ли партизан Че Гевара, то ли писатель Лимонадов, в общем, кто-то из них, подвижный, с козлиной бородкой и ломким юношеским голосом, в очках. Очки во время его речи подпрыгивали на носу, как дрессированные. Я оказался в зале в тот момент, когда он произносил устаревающее слово «доколе».
– Доколе…
Он то держался обеими руками за трибуну, и так цепко, как будто она стояла на качающейся палубе, то отлипал от нее и опять же обеими руками начинал бурно жестикулировать.
– Доколе, – взывал он, – мы будем это терпеть? Эти паразиты перешли все пределы. Они давно уже залезли нам под кожу. Мы проявляли понимание, мы выжидали, надеясь, что они сами поймут границы своих возможностей и, насытившись, этим удовлетворятся. Так нет же, они лезут к нам в душу, они уверены, что мы молчали и будем молчать, что мы будем покорны, но они ошибаются. День ото дня у всё у большего числа людей открываются глаза на их вредоносную сущность. Что делать?
– Общественный протест! – пискнула моя соседка, белобрысая девица с вплетенными в косички двумя презервативами.
– Одиночные пикеты! – предложил толстый мужчина с пышными седыми усами.
– Массовый стихийный хорошо подготовленный митинг! – подал голос кудрявый молодой человек.
– Многолюдное шествие по Садовому кольцу! – предложил бритоголовый крепыш с серьгой в правом ухе.
Тут я не выдержал.
– Какие, – говорю, – к черту, пикеты, какой митинг, какое шествие? Если их столько развелось, их надо или маслом постным заливать, чтоб задохнулись и вылезли, или применить хирургические меры, но для этого нужны стерильные инструменты.
Все бывшие в зале повернули ко мне головы, тираду мою внимательно выслушали.
– То есть, – спросил меня седоусый, – вы предлагаете революцию?
– Да, именно революцию! – подтвердил я, и зал встретил мои слова бурными аплодисментами.
– Я против, – сказал седоусый. – И все, кто здесь сидит, против. Революция – это война, это кровь, а мы все за мирную смену власти через демократические процедуры.
И на эти слова зал отозвался бурными аплодисментами и дальше с одинаковой яростью аплодировал всем противоречившим одно другому предложениям ответить на произвол властей.
Предлагались:
Одиночные пикеты (Бурные аплодисменты).
Митинг (Бурные аплодисменты).
Мирное шествие (Бурные аплодисменты).
Марш миллионов (Бурные аплодисменты).
Всеобщее восстание (Бурные аплодисменты).
Ничего не делать (Бурные аплодисменты).
В конце концов под бурные аплодисменты пришли к решению провести марш миллионов человек на пятьсот, участие в интересах массовости разрешить всем, но не допускать никакого экстремизма, гейства и педофильства. И лозунги допускать исключительно мирные: «Перлигоса на нары!», «Думу распустить и подвергнуть…» – я не понял чему, то ли люстрации, то ли кастрации. «Чиновникам тюрьма! Олигархам смерть!»
Вот так все постановили и уже взялись писать резолюцию, когда на трибуну вскочил человек с лицом кавказской национальности и усами с концами, закрученными за уши. Он поднял руку. Галдеж прекратился.
– Джентльмены, – обратился он к аудитории с грузинско-американским акцентом.
– Кто это? – спросил я свою соседку, ту самую, с презервативами в косичках.
– А вы не знаете? – удивилась она.
– Стыдно не знать, – заметил бритоголовый с серьгой.
– Это, – сказала девушка, – наш великий учитель и наставник Акакий Торквемадзе. Грузинский специалист американского госдепа по оранжевым революциям.
– Джентльмены, – повторил Торквемадзе, – братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои.
Все замерли. Торквемадзе отхлебнул воды из стакана.
– Вы меня извините, я явился к вам из цивилизованного мира и поэтому, может быть, не все понимаю, не понимаю, например, о чем вы сейчас договорились. И кто вы есть, оппозиция или послушное стадо баранов? Какой митинг, какой марш, какое шествие? Вы уже митинговали, маршировали, шествовали и гуляли с синими ведерками, белыми ленточками в оранжевых курточках. Вы делали это мирно, вы ходили по бульварам, улыбались друг другу, улыбались полицейским, и полицейские улыбались вам и били вас дубинками по башке. Вы радовались тому, как много вы видели красивых открытых приветливых лиц. Нет, я ничего против такого препровождения времени не имею. Прогулка на свежем воздухе, что может быть полезнее? Разве что бег трусцой. И если вам все это нравится, пожалуйста, продолжайте на здоровье, но за свой счет. Вы должны отчетливо понимать, что госдеп за пустые прогулки денег не платит. Он платит только за реальные дела, а реальным делом сейчас может быть… – он поискал глазами меня, нашел и указал пальцем… – как правильно говорит коллега, может быть только революция. Все эти ваши разговоры и опасения, все ваши заклинания, что только не революция, ничего не стоят. Каждый нормальный человек, который изнутри или снаружи следит за событиями в вашей стране, видит, что здесь без революции ничего сделать нельзя. Вы посмотрите, что у вас происходит. Вся страна погрязла в коррупции. Не только чиновники, а все, все. Коррупция с самого верха до самого низа. Воруют все. Те, кто вверху, тащат миллиардами, те, что внизу, чего-нибудь по мелочи, детали каких-нибудь агрегатов, мешок картошки, кусок мяса. Вашему Перлигосу скучно стало жить просто так, и он при вашем согласии и одобрении затеял сразу несколько войн. Но дело не только в нем. Если вы отправите его в отставку или на нары, ничего не изменится. На смену этому Перлигосу придет другой Перлигос, но система останется та же. Значит, надо сломать весь механизм этой системы, самых отъявленных воров посадить, а других заменить честными людьми.