– Я и ты… Этого не должно быть.
– Рия, ты не можешь прожить всю жизнь по плану, контролируя каждую мелочь. Я тоже этого не хочу, но уже давно осознал, что далеко не все в жизни происходит так, как нам того хочется.
– Не говори так. – В ее голосе отчетливо слышалось отчаяние. – Как ты вообще можешь вот так просто все это… принять.
– Ну а что ты мне предлагаешь? Изменить все взмахом волшебной палочки? Единственный напрашивающийся сейчас выход – это затащить тебя в мою спальню, чтобы мы оба уже наконец получили то, чего так отчаянно хотим. Возможно, тогда все сразу стало бы гораздо проще.
– Для тебя, может, и проще, раз уж ты привык мгновенно забывать о тех женщинах, что тебе удалось соблазнить. Особенно если их, как Соню, что-то не устраивает. Но я никогда не влюблюсь в бессердечную глыбу льда вроде тебя. Ты совсем не тот, кого бы мне хотелось целовать или…
Голубые глаза мгновенно потемнели от ярости.
– Тогда давай ты уже наконец продашь мне поместье, и я сегодня же уеду. Договорились?
– Нет, я…
– Черт, Рия, ты не отвечаешь за действия Джеки и Роберта. Сколько тебе было, когда умерла моя мама? Двенадцать? Тринадцать?
– Роберт действительно сожалеет о своих ошибках. Он приютил нас с Джеки, буквально подобрав на улице, и никогда не жалел для меня доброго слова. Он дал мне крышу над головой, оберегал и кормил. Относился ко мне как к собственной дочери, а мой настоящий отец за десять лет так ни разу и не поинтересовался моей судьбой.
– А где он сейчас?
– Откуда мне знать? Он развелся с Джеки из-за ее эмоциональной неустойчивости и позволил забрать меня. Позволил эмоционально неустойчивой бывшей жене забрать восьмилетнюю дочь и больше никогда о нас не вспоминал. Но какой бы мать ни была, она все же в меру своих возможностей за мной приглядывала, а он…
– Не говори так, словно она сделала тебе одолжение. Забота о тебе – это ее прямая обязанность, но она с ней не справилась. Не сумела защитить тебя от собственных страхов и ненависти обитателей поместья. Неужели ты не видишь, что все это наложило на тебя отпечаток?
– С моей жизнью все в порядке. А с профессиональной, благодаря тебе, еще лучше. Последние недели были просто восхитительны. Мне нравится твоя энергия и манера вести дела, и если «Треволог» сможет…
– Сегодня утром я приказал юристам подготовить бумаги. «Треволог» получит финансирование десять миллионов долларов от «Ранэвей интернэшнл».
«Ранэвей интернэшнл групп». Развернутая сеть мирового уровня, предлагающая билеты, туры и поездки в самые далекие страны… И теперь «Треволог» станет частью этой престижной организации.
Ее маленькая компания… От одной мысли об открывшихся возможностях и перспективах у Рии захватило дух.
– Ваша прибыль как минимум удвоится, а ты, при желании, вполне можешь рассчитывать на место в «Ранэвей». Ну а что касается нового генерального директора, то его я успею подыскать еще до своего отъезда.
Он все-таки уезжает. Но ведь именно этого она и хочет, верно? Именно это ей и нужно. И именно об этом они с самого начала и договаривались.
И почему же ей теперь так не хочется его отпускать? Неужели за эти три недели что-то успело измениться?
Стараясь скрыть замешательство, Рия заставила себя улыбнуться. А потом наконец-то пришел доктор.
И в течение всего осмотра и дороги домой она безуспешно пыталась понять, почему же, достигнув той цели, к которой так стремилась, доказав Натану свою профессиональную пригодность и обретя долгожданную финансовую независимость, она совершенно не чувствует удовлетворения.
Похоже, как бы Натан ни относился к Роберту, было в нем нечто такое, что выделяло его среди остальных мужчин. И стоило ему лишь оказаться рядом, как все ее правила, страхи и тревоги отходили куда-то на второй план и терялись вдали, а сама она начинала мечтать о той связи, в которой так долго себе отказывала…
Боль прошлого, тревога о будущем… Рядом с ним важно было лишь настоящее. А это неправильно.
Давно уже пора положить всему этому конец.
Натан просто стоял и бездумно разглядывал дверь, за которой скрылась Рия. И независимо от собственных желаний, куда бы он теперь ни смотрел, всюду видел ее.
Она смеялась, улыбалась, спорила, отвечала на поцелуи, стонала, смотрела на него огромными глазами… и, несмотря на все, упрямо продолжала отрицать свою натуру.
И теперь, когда он знал, каково это – чувствовать под собой ее распростертое тело, он хотел ее еще больше. Все его существо сгорало от желания обладать ею, сделать ее своей, показать, как дико и необузданно они могут любить друг друга, заставить признать, что она тоже к нему что-то чувствует…
А почему, собственно, и нет?
Они оба взрослые свободные люди. И она, несомненно, тоже его хочет.
Нет.
Разве можно играть с женщиной, когда знаешь, что она хочет лишь надежных, стабильных отношений и не сможет легко его отпустить?
Она же до сих пор так и не смирилась с уходом отца и материнским пренебрежением. Даже забота и опека его собственного отца не смогли изгнать из ее глаз боли и сомнений.
Эта боль видна в том, как она добровольно хоронит себя заживо, круглыми сутками батрача на компанию и поместье, а одновременно еще и пытается заботиться обо всех взрослых, которым как раз таки и следовало бы о ней заботиться.
И в том, что она готова поставить на карту дело всей своей жизни ради одной улыбки Роберта, и в том, как помертвели ее глаза при одном лишь упоминании о родном отце.
Но при этом она невероятно сильная, заботливая и преданная. Наверное, именно такая женщина и смогла бы заставить его заглянуть своему самому страшному страху в лицо. Если он ей позволит.
Расхаживая по кабинету в доме, который он столько лет старательно избегал, Натан безуспешно сражался с нахлынувшими воспоминаниями. Как же он когда-то любил этот кабинет с книжными полками от пола до потолка и стеклянными дверями на веранду…
На полу толстый персидский ковер, материнская гордость, на котором он в детстве играл у ее ног, а в воздухе до сих пор витает аромат старых книг, пропитавший все его воспоминания.
В груди Натана всколыхнулись совершенно ненужные сейчас чувства.
Сколько же светлых вечеров они провели здесь все вместе, сколько было смеха и радости… А как он любил сидеть у камина, пока отец читал им вслух, а мать сидела за вязанием… Натан вдруг понял, что, оказывается, и в его жизни были счастливые кануны Рождества, но потом все затмили сорванные футбольные матчи, а походы к врачу стали чем-то привычным и обыденным. Перед тем как привычным и обыденным стал страх, заполнивший все пространство, не оставляя места радости и покою.
Неужели все действительно началось с того, что он едва не умер, потеряв сознание во время футбольного матча? Или с того, что матери постепенно становилось все хуже и хуже? Или все же точкой отсчета стала связь отца с Джеки?