– В ноги не в ноги, но мы так договорились, – ответил Алексей. – Твое условие было – вычислить тебя. Я его выполнил, хотя ты мне мозги сильно пудрил... И ты обещал мне Сашу. И деньги. И сдаться.
– А ты и поверил? Ха-ха! Поверил кому – маньяку???
– Я поверил полковнику милиции, Борису Николаевичу Диковичу, известному всем своей порядочностью, ответственностью и неподкупностью.
– Я такой и есть. Для всех. Но ты – ты-то знаешь, что я еще другой... Правда же? Я маньяк, убийца! – С этими словами правой рукой он потянулся к шарфику, обматывающему шею Александры, и легонько дернул за концы. – Стреляй, Алеша!
Алексей сделал шаг в направлении Диковича, вынимая из кармана наручники.
– Это не входило в наш договор.
– Вот как? Кто тебе это сказал?
– Ты. Ты просил тебя вычислить... И сдать правосудию.
– Не говори ерунды! Я тебя вынудил вычислить меня. А остальное ты додумал, додумал так, как это нравилось твоему воображению милицейской ищейки. Ты ушел с Петровки, но остался всего лишь милицейской ищейкой, не более!
– Послушайте, Дикович... Я теперь знаю о вас все. И я знаю, что вы очень мужественный человек. Я не могу стрелять, это будет нечестно.
– Ну, скажи еще, что я достоин твоего жалкого сострадания! Стреляй, Кисанов, или я ее задушу!
– Алеша! – закричала Александра. – Алеша, не стреляй! Он просто несчастный, больной человек, его надо лечить, он...
Бенедикт затянул шарф на ее шее, и последние слова заглохли в ее гортани. Александра закашлялась, слезы выступили на глазах.
– Алеша, – с трудом проговорила Александра. – Это блеф, он меня не задушит!
– И с чего это ты взяла, девица? – Бенедикт издевательски склонился к ней, близко-близко. Глаза его были безумны. – Ну что, Кисанов, тебе твоя ненаглядная женушка не дорога? Алексей прицелился.
– Отпусти ее. Отпусти, я сказал! Бенедикт затянул шарф еще туже. Александра захрипела, силясь что-то произнести.
Алексей выстрелил в воздух. Бенедикт ответил ему точно таким же выстрелом. И уставился с ухмылкой на него, держа одной рукой шарфик Александры, потягивая его на себя, а другой – наведенный на Кисанова пистолет.
– Дикович, последнее предупреждение!
– Не теряй время, любимец петровской публики, Кис. А то она задохнется. Стреляй. Все равно лавры слупишь, даже на моем трупе. Или ты трус?
Алексей рванулся в сторону стола, за которым сидел Бенедикт. И тут же пуля обожгла ему плечо. Бенедикт поднялся во весь рост.
– Считаю ровно до трех. Если не выстрелишь, я ее задушу. Если приблизишься, тебя застрелю.
Он намотал концы шарфика на ладонь. Александра уже едва дышала.
– Раз... Два... Три!!! Алексей нажал на курок.
– Ну вот, это наконец мужской разговор, – тихо проговорил Дикович, осев в кресло, и голова его свесилась на грудь.
...Алексей развязал шарф на шее Александры, размотал бечевку с подлокотников и сел у ее коленей. Он плакал, целуя ее обескровленные руки, и не стеснялся своих слез. Она ерошила его жесткие волосы и шумно вдыхала воздух, которого ей так недоставало в последние минуты. Бенедикт-Дикович завалился грудью на стол, положив голову набок. Его мертвые карие глаза смотрели на них с прищуром.
– Жалко его все же, – промолвила Саша, отдышавшись. – Он, конечно, маньяк, убийца, но...
– Он маньяк, Саша, да... Но не убийца. Он НИКОГО НЕ УБИЛ.
– В каком смысле? – растерялась она.
– В прямом. Он всю свою жизнь сопротивлялся желанию убивать. Поэтому я и назвал его мужественным человеком...
– Никого не убил?! Но как же... Он говорил, двенадцать жертв... И двенадцать разных способов... И что тринадцатый уже придумал – для меня...
– Он лелеял их в своем воображении. Тринадцать разных способов... Способов ненавидеть женщин. Уж не знаю, за что.
– Я знаю... Я расскажу тебе... Алексей кивнул.
– И он придумал целую головоломку, чтобы я поверил ему, нашел его... И застрелил. Именно это являлось его целью.
– Алеш, он говорил, что ты должен его найти и сдать милиции!
– Маленький блеф. Я на него тоже поначалу купился.
– Он действительно хотел умереть?
– Да. Он понимал, что больше ему недостанет сил сопротивляться желанию убивать. И он позвал меня, чтобы я его вычислил и остановил.
– Но, может...
– Нет, Саша, не может. Он бы действительно задушил тебя. Он действительно был готов к альтернативе: быть убитым или убить.
– И если бы ты не...
– И если бы я его не вычислил, то от альтернативы осталась бы только вторая часть.
Александра подумала.
– Это как смертельно больной... раком, например, который думает: или дайте мне нормально жить, или дайте мне умереть? Но только избавьте меня от этих мучений?
– Наверное. С той лишь разницей, что для Диковича жить, нормально и полноценно жить – означало убивать других. Женщин. Ему нужно было либо отпустить на волю свой патологический инстинкт, которому он действительно устал противостоять, либо умереть.
– Но как же ему удалось так долго сопротивляться этому инстинкту?
– Не знаю, Саша... Когда я перекапывал гору литературы о маньяках, мне попалась одна фраза. Смысл ее в том, что никто не располагает статистикой о людях с данной патологической наклонностью, которые, тем не менее, ей не поддались в силу нравственных убеждений и силы воли. Поскольку они не совершили преступлений, то статистики нет. Но автор допускал, то такие люди существуют.
– Бенедикт... то есть, Дикович мне рассказал, что едва не задушил свою первую женщину. Но вовремя опомнился.
– Скорее всего, это и помогло ему устоять в дальнейшем... Именно первое убийство, как я понял, выпускает демонов наружу. И тогда Диковичу никакой силы воли не хватило бы. Но он сумел остановиться на грани. Только потом его всю жизнь тянуло ее перейти... Поэтому он предпочел смерть.
– Иными словами, у тебя не было выбора?
Алексей кивнул и вынул мобильный, набрал номер.
– Серега, вы где? Все кончено, подъезжайте... Он набрал другой номер.
– Ваня, отбой. Александра со мной, маньяк мертв. Можешь ехать домой, подробности потом. Спасибо за помощь.
Алексей поднялся с пола.
– Боже, у тебя все плечо в крови!
– Не страшно, ранение поверхностное. Думаю, что он сознательно целился в мягкие ткани. У него не было намерения меня серьезно ранить, я был ему нужен живым и в рабочей форме, чтобы застрелить его... Он весь "квест" придумал только ради этого. Тошно ему было жить.