– Да нет, я не те автографы имел в виду…
– А какие ж? – исправно удивился детектив.
Валера вздохнул, помолчал, скосил глаза на пассажира и затем произнес, чуть понизив голос:
– Вы, я смотрю, человек солидный… Так и быть, вам скажу, доверю секрет моей жизни! Любовь у меня с ней была, вот что! – сообщил Валера, не в силах скрыть торжествующие нотки в голосе.
Кис изобразил приличествующее моменту удивление, смешанное с восхищением, и дальше все само понеслось явно по привычной, хорошо наезженной колее: и как она его любила, и как он моложе был, да однажды он, молодой-такой-красивый, ее бросил, – старая она стала. И как она в ногах валялась, остаться умоляла, богатства несметные сулила, а он ушел, гордый: не будет же он бабу за деньги трахать, правильно? Валера искал у пассажира одобрения и восхищения благородством и героизмом, с которым он не продался знаменитой актрисе, несмотря ни на какие соблазны!
Кис неожиданно попросил затормозить, расплатился с таксистом Валерой и быстро покинул его, не дослушав до конца историю Валериной любви в его интерпретации.
Здесь ловить было нечего, с омерзением думал Кис, Валера Мерсеньев превратил свою давнюю любовь, из-за которой отсидел, из-за которой кончал жизнь самоубийством, из-за которой покушался на актрису и несколько лет пил по-черному, в товар, в рекламный буклет, прилагавшийся к его такси… Этот человек не мог быть сегодняшним мстителем: он так сжился со своей версией, в которой он бросил постаревшую красавицу-актрису, что уже и сам в это верил….
Пустой билет вытащил детектив. И к тому же дурно пахнущий.
Ох, как не хотелось ему рассказывать Измайловой о Мерсеньеве, но черт его дернул пообещать заехать к ней после встречи с ее бывшим возлюбленным! Ох, как она тогда посмотрела на детектива, каким невыразимым взглядом! Улыбка высокомерного презрения чуть тронула ее губы, но в голосе слышалось волнение:
– Вы сумеете заехать ко мне после встречи?
И Алла просительно заглянула детективу в глаза…
Разве мог он отказать? Никак нет. И вот теперь проклинал свою доброту, тщетно ища и не находя слова, в которых можно рассказать историю человеческого ничтожества… Если Валера и мстил за пережитое когда-то унижение, то очень хитроумно: ничего более изощренного и гадкого, чем пустить имя Измайловой и ее любовь на продажу, и придумать нельзя.
– Не волнуйтесь, Алла Владимировна, это не он. – Кис изо всех сил надеялся, что этой информацией можно будет ограничиться и вопросов не последует.
Алла странно смотрела на него – трудно было понять, испытывает ли она облегчение или, напротив, разочарование при этом известии.
– Я, собственно, не волнуюсь… Как он? Поживает, я имею в виду…
– Выглядит вполне довольным жизнью.
– А как вы узнали?.. Как вы вычислили, что это не он?
– У него алиби на время преступлений, – соврал Кис. Не рассказывать же Алле их диалог с таксистом!
– А, да, конечно же, алиби… Значит, жизнь его вполне устроилась?
Алексей видел, что больше всего ей хотелось спросить: он меня вспоминал? Что говорил? Но именно этих вопросов он желал избежать.
– Я рада за него, – вздохнула Алла. – В конце концов, знаете, я всегда чувствовала себя немного виноватой перед ним. Я разочаровалась в нем, увидев однажды, что его тщеславие играет далеко не последнюю роль в любви ко мне… Но это ведь не его вина была, что я очаровалась … Любовь такая странная болезнь, при которой мы начинаем выдумывать себе объект приложения наших чувств… Вы не находите? Как будто это сила, существующая сама по себе, вселяющаяся в вас, как бес, и требующая выхода… И тогда первый, кто вам покажется взглядом чуть честнее, а словом чуть умнее, становится объектом приложения этой безумной энергии, которая подчиняет себе все ваше существование… И все то, чего вы не нашли или чего на деле нет в этом объекте, ваше воображение услужливо допишет, дорисует, чтобы создать совершенный портрет совершенного существа под названием «любимый»… Или «любимая». Понимаете ли вы меня, Алексей?
Кис кивнул.
– И, приходя в еще больший восторг от совершенства сочиненного портрета, мы любим его еще больше, а любя еще больше, еще больше сочиняем… – добавил он.
– Вы умница. – Алла посмотрела на него с признательностью. – И мы ставим своего героя на пьедестал, мы ему поклоняемся; но однажды, когда мы открываем глаза, мы его…
– Свергаем, – подхватил Кис. – А он, бедолага, не понимает за что.
– Потому что на самом деле он, ни в чем не повинный, платит за наше обольщение и наше же разочарование… Оттого-то я чувствовала себя виноватой перед Валерой… Мне бы хотелось узнать, простил ли он меня?
– У него ваши фотографии в машине, – уступил ей немного Кис, выдав клочочек информации.
Но клочочек оказался крючочком, на котором детектив очень быстро затрепыхался. Алла сверкнула глазами:
– И как же он их комментирует? Вы ведь наверняка задали ему вопрос, не так ли? Вы ему представились как детектив?
– Нет, я вызвал его такси, как обыкновенный пассажир… – Алексей умолк, не зная, что еще сказать. И эта пауза его и погубила. Когда он нашелся наконец: «Валера объяснил, что он ваш поклонник», – Алла ему уже не верила.
– Он вам рассказал все, – медленно проговорила она, – не правда ли? Что у него была со мной связь, да? Он хвастался? Для этого и фотографии в машине выставил, чтобы пассажиры любопытствовали, верно?
Кис молчал. Ей уже не нужен был его ответ. Алла все поняла сама. И поняла с абсолютной точностью.
– Не надо, не отвечайте, я уже вижу всю сцену… Он наверняка представил вам, пассажиру то есть, эту историю в максимально выгодном для него свете… Что-нибудь в духе, что я за ним бегала, а он меня бросил… Да, несомненно!
Алла брезгливо передернулась. И, помолчав, продолжила:
– Мы с вами говорили только что о наших обольщениях и о нашей вине… Но теперь я вот что скажу вам: нет, не согласна, тут не только наша вина! Зачем нас обольщают? Почему, видя, как мы заблуждаемся, как непомерно завышаем планку немыслимых достоинств предмета нашей любви, этот предмет никогда не скажет: эй, осторожней на поворотах, я совсем не таков?! А потому, что это тешит его тщеславие!.. Это страшная вещь – тщеславие. Оно губит многое в человеческих отношениях. Оно подменяет их суть видимостью. Любовь, которая по определению есть чувство к другому, тщеславие превращает в удовлетворение для себя, в утеху для своего родного пупкового самолюбия… Убийственно то, что это самолюбие рядится под любовь, и губит нас, и предает…
Глаза Измайловой блестели сухо, лихорадочно, Кису показалось, что она немного не в себе, бредит, уже говоря не с ним, а сама с собой, вслух.
– Вряд ли вы меня поймете, просто потому, что вы никогда не были известной актрисой, дорогой Алексей. Спасибо вам за то, что заехали, что рассказали мне все честно. – Алла уже смотрела на него совершенно спокойно, с легкой улыбкой.