Он угодил на похороны. Единственное действие, которое утихомиривало его и даже заставляло обнажить голову. Но это не было почтением к покойникам, скорее это была привычка детских лет, когда в его селении и в соседних хоронили часто и многих тех, кого Гудо знал.
Происходящие под звон колокола похороны в тот день ничем не отличались от множества им видимых, когда погребали людей бедных, а то и просто нищих. Четверка исхудалых селян с трудом несли деревянные носилки, на которых лежало покрытое дерюгой тело. Впереди носилок шел старенький священник, тихо отпевая на ходу умершего. Сзади – десятка два оборванцев, преимущественно стариков и детишек. Их лица ничего не выражали, будто смерть близкого человека их не касалась. Путь их был короток – селение заканчивалось кладбищем с множеством черных, покосившихся крестов.
Проклиная себя за то, что последовал за процессией, Гудо все же решил поучаствовать в этом обряде. Кто знает, как закончит свою жизнь наемник Гудо, и будут ли рядом желающие выкопать для него яму и сбросить туда тело, чтобы покрыть его локтем земли. А так может ему и зачтется.
Гудо сменил одного из удивившихся носильщиков и донес тело умершего до его могилы и даже спустил в яму. Можно было и уходить. Священник пробормотал последние слова молитвы, а могильщик по его знаку набрал полную лопату земли и бросил на умершего. Все присутствующие перекрестились, и с видимой поспешностью отправились в обратный путь. Только священник печально кивал головой и совсем не спешил торопить усевшегося на соседний холм могильщика.
Гудо даже успел удивиться столь непродолжительной работе могильщика. Бросил одну лопату земли и уселся отдыхать. Нет, таких похорон для себя он явно не желал. Гудо даже шагнул к ленивому хозяину лопаты. Шагнул и застыл как вкопанный.
Из могилы тогда медленно поднялся мертвец. Он поправил на своей голове огромный капюшон, закрывающий все лицо, отряхнул с жалких одежд могильную землю и, порывшись в сумке, висевшей через плечо, стал доставать из нее маленькие колокольчики. Закончив обвешивать их на своем тряпье, «покойник» с трудом стал выкарабкиваться из ямы.
Как в каком-то жутком сне ошеломленный Гудо протянул ему руку, которую с силой отстранил старичок священник:
– Ступай, сын мой, ты ему уже ничем не поможешь.
– Все равно спасибо, – прошипел «покойник» и приоткрыл свое лицо.
Тело Гудо похолодело. Он едва не подал руку прокаженному! Он едва не стал прокаженным, тем, над кем еще при жизни совершали похоронный обряд. После лопаты могильной земли, такой человек уже не существовал для своих близких, родных, соседей и знакомых. Теперь он мог найти себе приют лишь в лепрозории, добывая на жизнь исключительно выпрашиванием милостыни у большой дороги. И все это, исходя из библейских заветов – изгонять и гнушаться прокаженных! А кто такие прокаженные, как не отверженные, наказанные Господом за прегрешения вольные и невольные.
Прокаженный – это человек проклятый и заживо погребенный.
Проклят и Гудо. Единственно, что на него еще не брошена лопата земли. Но вместо нее на Гудо проклятая печать палача! А это ничуть не легче чем судьба гниющего заживо прокаженного. И от палача будут всегда сторониться и бежать от него, как убегает всякий встречный, едва заслышит колокольчики прокаженного.
Вот только звезда надежды… Надежды, что нет-нет да и подкинет в пламя жизни несколько хворостинок. То тоньше, то толще. То теплее станет на душе, а то и вовсе хорошо. Ведь это так и есть. Ведь это правда, которая заставляет усмехнуться возвращению на круги своя и оглядеться по сторонам – а есть ли другой путь, где звезда надежды поярче и не так предательски непостоянна.
Только нужно пережить несколько крайне неприятных мгновений (часов, дней, но не приведи Господь долгих месяцев и многих лет), когда ты отвергнут, когда знаешь, что есть люди, страшно желающие твоей смерти, когда остаешься сам на сам с тяжелейшими трудностями и обезволивающими собственными мыслями сожаления о себе и о своей судьбе. Нужно пережить и попрощаться с неприятными мгновениями, так как они непременно уступят место другим мгновениям (лишь бы они не пришли слишком поздно), которые уже охапками будут бросать в пламя твоей жизни воспоминания о приятном прошлом, а еще важнее мечтания о непременно счастливом будущем.
Хотя и короткое, но все же было в жизни Гудо приятное прошлое, когда рядом с ним была Адела и дочь. Что касается счастливого будущего, то мечтания о нем прерывали лишь сон и неприятные события, требующие присутствия в них. А мечтания это и есть звезда надежды. И чем больше мечтать, тем ярче светит она, а значит, более освещен дальнейший путь. Только нужно пережить, остаться жить и жить, чтобы счастливы были те, кто и есть твоей звездой надежды.
* * *
Гудо медленно осматривал то, что негодяй Мартин назвал адом. Осматривал долго и внимательно, то хмуря брови, то едва улыбаясь изуродованными губами.
То он чувствовал себя в холоде подземелья Правды, то радовался тому, что здесь в аду Марпеса на нем не было тяжелых цепей. То он огорчался, понимая, как будет трудно выбраться отсюда, то удовлетворенно ощупывал свои замечательно зажившие раны. То он проклинал людей за их жестокую изобретательность, придумавшую ад в самом аду, то хвалил свою наблюдательность и умение мыслить, которая непременно помогут выжить и вскоре увидеть вместо желто-бурых огней маленьких светильников большое и щедрое солнце.
Радовался Гудо и тому, что в этой каменной яме есть люди, и огорчался, понимая, что ад без убийц, насильников, воров и других грешников не бывает. Они не оставят в покое даже палача.
Он не ошибся. Уже через час Гудо обступили четверо обитателей этой преисподни. Их почти черные лица, густо заросшие не знавшими гребешков бородами, не предвещали ничего приятного. А жилистые руки, сжимавшие древки с короткими железными кирками на конце, заставили Гудо подняться на ноги.
– Пошли. С тобой желает говорить Философ.
– Кто? – не поверил своим ушам Гудо.
– Пошли, – строже приказал самый крепкий из обитателей и даже сделал попытку схватить новичка за шиворот.
Он вовремя отдернул руку, то ли что-то вспомнив, то ли почувствовав напряжение в мышцах человека в непривычном для этих мест синем одеянии, что при свете светильника казался пурпурным.
Гудо шел в окружении своего конвоя и с удивлением качал головой. Одно дело бесконечные наставления мэтра Гальчини о философах, как о каких-то невероятно таинственных и мудрых людях, хранящих знания едва ли не от сотворения мира, другое – увидеть собственными глазами и услышать собственными ушами того, кого, если уж правдиво, то Гудо считал таким же сказочным героем, как леший, водяной, русалка и все те, кто умнее и сильнее человека.
Какие только жизнь не готовит подарки. И приятные и неприятные, ожидаемые и неожиданные, понимаемые и те, в которые просто не верилось. Что было толку несчастному ученику подземелья Правды от каких-то высоких человеческих размышлений? Зачем ему было нужно четыре дня голодать, чтобы до конца своих дней усвоить, что философ – это человек жаждущий мудрости? Что за польза вообще в том, чтобы слушать и поступать так, как решил какой-то человек, решивший стать учителем, едва ли не вровень с Христом? Дано ли человеку познать себя и окружающий мир? От кого эти размышления – от Бога или от сатаны? Истинно ли философы – мудрецы, когда сам первый назвавший себя философом Пифагор говорил: «Мудрецом может быть только Бог, а не человек!»