Гудо осторожно поставил на камни площади кувшины и стал на одно колено перед лежащим на боку телом старика. Он повернул к себе его окровавленную голову и тяжело вздохнул:
– Не хорошо бить старика. Тем более священнослужителя.
– Старик священник. Священник. Священник, – раздалось тихо в толпе, но уже скоро и более громко: – Какой он священник? Мы не знаем его! А где его божьи одежды. Да он больше похож на пастуха!
– Он священник! Православный! – закричал Франческо. – Господин Эй, скажи им!
Но Гудо молча копошился в своем мешке, выкладывая на камень площади бинты и мази.
– Может, еще и этому бесстыднику поможешь? – насмешливо выкрикнул кто-то из толпы.
Гудо повернул голову к лежащему рядом неподвижному телу обнаженного мужчины. Повернул и тут же грустно ее закивал:
– Ему будет помочь гораздо труднее. Слишком глубоко в его тело забралась чума.
– Чума! – раздался переполненный ужасом протяжный женский крик.
* * *
– Да, неисповедимы пути Господни и воля его праведна. Каждому своему творению – от букашки до императора – он предначертал жизненный путь. Поэтому все что происходит – все по воле отца нашего небесного…
– Я знаю об этом, святой отец. Католические священники это мне говорили многократно. Я верил им, верю и тебе, православному пастору. Вера укрепляет человека и придает ему сил бороться с кознями дьявола и его слуг. И все же…
Гудо приподнялся на локте, а затем подполз и привалился спиной к холодным камням подвала:
– За эти три дня, я многое рассказал о своей прошедшей жизни. Многое, но, конечно же, не все. Обо всем даже сатане устыжусь сказать. Теперь вы знаете, как стал Гудо палачом, как, желая искупить грехи, принялся лечить людей, как оберегал и все же погубил город Витинбург в северных лесах Германии, как спас свою семью, которая все же бежала от меня, как я приобрел и лишился единственного друга в моей жизни. Я рассказал о странах и городах, в которых я побывал, разыскивая моих милых девочек, рассказал о печальном острове Лазаретто и о том, как я оказался в аду Марпеса.
Но вы и сами догадываетесь – есть вещи, которые страшнее смерти и о которых просто невозможно рассказать. А есть такие, от воспоминаний о которых сердце сжимается и перехватывает дыхание. Особенно тогда, когда видишь происходящее на твоих глазах, а потом эти глаза поднимаешь к небесам и кричишь душой: «Господи, почему ты допускаешь это, почему это свершается, почему ты это не остановишь?!» А самый ужасный вопрос: а угодно ли это Господу, а не по воле ли его и желанию? Если все в этом мире по его воле и желанию!
– Но есть противник Божий – сатана! Есть слуги его! И есть, наконец, сам человек, родившийся в грехе и с душой открытой для греха, – отец Матвей поднялся с каменных плит узницы и подошел к маленькому окошку, что едва виднелась из-за узости и толстой решетки. – А еще в человеке много дикости и суеверия…
– А так же глупости и легковерия, – усмехнувшись, добавил Гудо. – Прости святой отец, что перебил, но мне сейчас припомнился этот безумец, что стал виной нашего заточения. Даже я вначале не понял, зачем этот человек обнажился и почему он стремится как можно больше обнять и поцеловать людей. Только лишь потом, когда я увидел в его паху и под мышками чумные бубоны, я вспомнил о суеверии, что распространилось на все страны и народы – чтобы избавиться от чумы, или другой смертельной болезни, нужно передать ее другому через объятия и поцелуи. А этот глупец решил увеличить свои шансы, переполошив множество народу. От болезни он не излечился, но передал ее едва ли не половине города. И зачем только нелегкая принесла вас на рыночную площадь? Велел же вам ждать на берегу…
– Прости, господин Эй. Теперь я буду звать тебя твоим именем – Гудо, – Франческо поднялся и комично поклонился. – Еще раз прости, если не простил в первое наше объяснение. Мы так обрадовались, увидев «Викторию», что просто голову потеряли. Если бы мы остались на берегу, то ничего бы этого не случилось. Это понятно. Ты ушел бы от сутолоки на рынке, а мы тебя обрадовали бы, что увидели галеру герцога. Но что теперь поделать… Кто знал, что так получится. Особенно возмутительно и непонятно то, что нас приняли за распространителей черной смерти!
– Это как раз-то и понятно, – вздохнул Гудо. – Мы чужестранцы. Тем более что в моем мешке множество высушенных трав, настоек и мазей. В прошлом году я видел в южной Франции, как объявили колдуном и чародеем человека, в сумке у которого были измельченные травы, высушенная черная лягушка, кожа змеи и еще множество другого полезного для лечения, которое суд признал за средства, при помощи которых можно изготовить отраву. Этого несчастного сожгли на следующее утро.
– Глупости и невежеству человеческому нет границ, – закивал головой молодой генуэзец. – Особенно если это касается смертельной болезни. А особенно чумы. Придумаешь и согласишься со всем что угодно. Однажды я даже несколько дней прожил в отхожем месте, ибо кто-то кому-то сказал, а меня убедил, что зловоние не пропускает зараженный воздух. Впрочем… В этом доме умерли все, а меня чума не коснулась.
– Не вонь от человеческих нечистот тебя спасла, скорее то, что ты не притрагивался ни к больным, ни к их вещам. А что касаемо зараженного воздуха… – Гудо развел руками. – Множество чего видел и слышал. И то, как через город гнали стада животных, чтобы очистить воздух. Особенно верили в такую способность от лошадиных табунов. И то, как сутками звонили в колокола и били в барабаны. Как клали в постель рядом с собой старых вонючих козлов. Ничуть не приятнее отхожего места. Как рубили на куски собак и обвешивали ими комнаты. И еще множество другого. Особенно часто мне встречались блюдца с молоком у изголовья умирающего и множество пауков на его теле. Но ничто из этого не очищало воздух и не прогоняло чуму.
– Молитва! От всего сердца и души. Покаянная и искренняя – вот единственно верное средство спасения!
– Справедливы твои слова отец Матвей, – согласно кивнул головой Гудо. – Но… Ни то что клириков, даже епископов молитвы не спасали. А кто еще более других молится от всей души и сердца. Знаешь, святой отец, мне часто приходилось находить на груди умирающих священников различные амулеты и обереги. Рядом с крестом находились серебряные шарики, заполненные жидким железом [142] , а то и мешочки с мышьяком. Но это их не спасло. Не спасало и то, что священники участвовали в бесполезных шествиях, после которых чучело изображавшее чуму сжигали, топили, замуровывали в стены, проклинали и даже отлучали от церкви.
Однажды я даже видел и такое: кафедральный священник длинным шнуром обмерил городские стены, затем этот шнур обмотал вокруг огромной освященной свечи и отслужил над ней мессу. Утром он умер. Он так и не позволил мне помочь и ему и его прихожанам. Прихожане так же умерли, еще до того как свеча потухла.
– А ты, Гудо, действительно можешь вылечить человека от чумы, как это говорил перед местным судьей? Ты действительно знаешь, как прогнать чуму из города? Действительно ли тебе это под силу?