Первым у девушки оказался Никифор. Он же ее и подвел к колеснице Иоанна Кантакузина.
– Пощадите! – тихо промолвила красавица.
И тут же после тайного сигнала Никифора верному Семенису, что стоял в первом ряду, над головами собравшихся, вначале тихо, но громче и с нарастанием прокатилось: «Прости их, наш справедливый василевс!» И когда возглас стал оглушительным настолько, что на него сбежались даже торговцы и покупатели с Воловьего форума, Иоанн Кантакузин поднял обе руки:
– Да будет воля на то Господа и моего справедливого и верного народа!
В общем шуме радости и одобрения вначале единично, а потом настойчивее прозвучало: «Венчать молодых! Венчать!»
– Что они желают? – подозвал ближе Никифора василевс.
Парадинаст пожал плечами и улыбнулся:
– Как и всегда: хлеба и зрелищ.
– Подведите его! – велел автократор, указав на молодого рыцаря. Когда стража подвела Рамона Мунтанери, василевс спросил: – Достойна ли тебя и мила ли сердцу эта девушка?
Рамон Мунтанери взглянул на залитое слезами лицо своей милой Греты и протянул ей руку.
– Да, ваше величество. Назвать ее своей женой – мечта уже многих месяцев. Но эта девушка… Я уже говорил с ней об этом. А она… А она…
– Как же?.. Как? Моя мама… Мой…
Она едва не произнесла «Гудо», но василевс перебил ее.
– Герцог Джованни Санудо не откажет самому василевсу в малой просьбе.
– Джованни Санудо! – ахнула девушка. – С ним моя мама. Значит, я скоро увижу свою маму.
Расслышав только «Джованни Сануда» и увидев, как румянец радости вспыхнул на ее частично прикрытых накидках щеках, Иоанн Кантакузин искренне рассмеялся:
– Ах, негодник Джованни. Ладно. Быть венчанию. И скорому! Сам буду присутствовать. С василисой Ириной и двором! Быть большому угощению моему любимому народу от казны!
И пока народ славил мудрость, справедливость и щедрость василевса, сам автократор наклонился над Никифором:
– Осталось только притащить на венчание этого мерзавца Джованни Санудо.
– Его галера уже с обеда бросила якорь в гавани Юлиана [234] , – тут же ответил все знающий парадинаст империи.
* * *
Толпа константинопольцев густыми рядами скапливалась возле узкого входа в ворота Керкопортовой башни. Только что охочие до всяких зрелищ горожане умилялись давно не проводимой игрой петрополемос. Горячих голов, готовых принять участие в этой опасной игре, в Константинополе почти не осталось, как не осталось и воинского духа, готового показать свою удаль за овацию и дубовые венки. Для того чтобы вывести множество толкающихся уже с утренней зари у дворца-цитадели Влахерны зевак и мешающих готовить свадебные столы у его стен, Никифор пригласил за призовые две бочки вина и сотню золотых всех желающих поучаствовать в любимейшем народном состязании.
Сразу же набралось до сотни добровольцев. Так уж случилось, что половина из них были моряками и с ними связанные, вторая половина объединилась вокруг пастухов, прибывших с вечера в столицу на знатную свадьбу, устроенную по милости и от щедрости самого василевса. Два отряда и почти все зеваки, не теряя времени, отправились за стены города к узкой части Ликоса. Эта тихая река, несущая свои воды с горных возвышенностей, доходила до половины Константинополя и укрытая затем за старыми стенами Константина в подземное русло, оканчивала свой путь в гавани Феодосия мусором и нечистотами. Но здесь перед новыми стенами столицы ее воды дышали свежестью и прохладой.
По крайней мере, до тех пор, пока оба отряда добровольцев не стали по противоположным берегам реки и не принялись за ту игру, что более напоминала военную стычку. Вооруженные множеством камней, а также свинцовыми шарами, которые можно бросать из пращи, участники игры по команде стали швырять друг в друга опасные предметы, точное попадание которых гарантировало радостные крики и аплодисменты зрителей. Мене чем за час отряд моряков был вынужден отступить от кромки воды. Более точные в бросках камней и в метании пращи пастухи успели поразить более двух третей из проигравших, пятерых из которых унесли с игрового поля добровольцы-депутаты из зрителей [235] .
Омыв свои раны и окрасив воды Ликоса в пятна крови, и победители, и побежденные отправились вновь к стенам цитадели Влахерны, во дворцовой части которой уже расположился прибывший василевс со своей василисой Ириной и большей частью придворных. Но в узких воротах Керкопортовой башни они смешались с множеством зрителей, уже спешащих на новое до сих пор невиданное зрелище устроенное рыцарями Запада.
Передавая из уст в уста незнакомое название «Бугурт» [236] , множество изодранных в давке в воротах, тех, кто был за стенами, разочарованно вздохнули – лучшие места, с которых был отлично виден рыцарский турнир, уже были заняты другими зеваками, подтянувшихся из городских кварталов раньше, а сама схватка двух групп рыцарей уже подходила к концу.
Еще два рыцаря-каталонца сдерживали затупленным для этого группового поединка мечами и топорами троих франкских и германских рыцарей, но по их усталым взмахам оружия и низко опущенным щитам можно было судить о том, что их силы на исходе.
Ловкие и хорошо знающие свое дело оруженосцы продолжали выводить и выносить тех из своих хозяев, кто был сбит с ног и получил травмы ранее. Опоздавшим зрителям только оставалось догадываться, каким зрелищным был этот поединок не знающих пощады и слова «Сдаюсь» рыцарей из Испании и противостоящих им рыцарей из других королевств Европы.
Могучие, смелые, умелые, великие рыцари! Но имеющие более легкое защитное облачение каталонцы были заранее обречены на поражение, так как в «Бугурте» нельзя было применять «грязных» приемов и добивать противника ударом кинжала через щели доспехов.
Сидящий за маленьким столом, покрытым дорогущей парчой Рамон Мунтанери плотно сжал губы. Еще в начале рыцарской схватки ударом секиры по шлему его друг Райнольд был выбит из рядов каталонцев. В двойне неприятно это было и оттого, что сильный и точный удар нанес французский рыцарь Арни де Пелак. А когда от мощного удара щитом повалился на песок устроенной арены могучий Дон Альвар де Руна, молодой рыцарь едва не пожалел, что он сегодня жених и не может принять участие в «Бугурте», проводимом в честь его свадьбы.
Его и милой Греты.
Вот она сидит за своим свадебным столом, покрытым такой же дорогой тканью, всего в пяти шагах от Рамона Мунтанери. Целых пять шагов! И что за странный обычай у этих византийцев! А как хочется быть рядом и вложить ее руку в свою, горящую огнем счастья и радости! Но велено соблюдать обычаи. Велено теми, кто устроил пышную свадьбу, не потребовав у небогатого молодого рыцаря ни единой серебряной монетки.