Лицо Маркуса сделалось белее мела.
– Подожди, Стефан, – примирительно произнес бургомистр. – Маркус печется не о своей выгоде, а о благе Кленхейма. Впрочем, предложение его и правда кажется довольно странным. Скажи, Маркус, как ты намереваешься отобрать у них деньги и прочее? Людей подобного сорта не так-то просто напугать.
– Мы не станем церемониться с ними, – с готовностью ответил Эрлих. – Если не отдадут по своей воле – поступим так, как они того заслуживают.
– Что ты имеешь в виду?
– Диких зверей убивают, господин бургомистр.
В зале сделалось очень тихо. Все сидели, ошеломленные, глядя на высокого узкоплечего юношу, стоящего перед столом советников. Те, кто заглядывал в зал через открытые окна, принялись о чем-то оживленно шептаться, и нельзя было разобрать, одобрение или осуждение было в этом торопливом шепоте.
– Мы – христиане, Маркус, – тихо произнес Хоффман. – Мы приняли крещение, поклялись блюсти Божьи заповеди.
– Солдаты – не люди. Мы не нарушим заповедь.
Бургомистр не сразу нашелся, что возразить. Рассеянным движением он пододвинул к себе чистый лист бумаги, провел по нему ладонью, отодвинул в сторону.
– Я понимаю, – наконец произнес он. – Ты говоришь так из чувства мести, из-за того, что случилось с твоим отцом… Вот только… Среди солдат и вправду есть много грабителей и убийц. Но среди них есть и честные люди. Вспомни, Маркус, ведь и твой старший брат тоже пошел в солдаты. Ты не боишься убить невиновного?
– Увидев рядом со своим домом волка, вы пристрелите его. И не будете разбирать, успел он причинить кому-то зло или еще нет.
Снова повисло молчание. Хойзингер саркастически усмехался, поглаживая густые усы. Фридрих Эшер потирал потную шею. Карл Траубе опустил глаза и внимательно рассматривал кончики своих пальцев.
Площадь перед ратушей накрыла густая синеватая тень, раздался легкий шелест – словно кто-то отодвинул в сторону занавеску, – и на землю посыпались крошечные холодные капли. Задрожали, затряслись от падающей воды длинные листья каштана, земля покрылась влажными темными точками. Толпившиеся возле ратуши люди бросились врассыпную, спасаясь от непогоды.
– Я не узнаю тебя, Маркус, – глядя на залитую дождем площадь, сказал Хоффман. – То, что ты предлагаешь нам, жестоко и глупо. Слишком глупо, чтобы всерьез это обсуждать.
– Но послушайте, господин бургомистр, – подался вперед юноша, – ведь так происходит всюду. Вспомните ту женщину, которая прибыла в город зимой. Она рассказывала про крестьян, которые убивают солдат, проходящих мимо их деревень. Убивают в отместку, убивают для того, чтобы вернуть украденное имущество. Мы – простые бюргеры, у нас нет ни кавалерии, ни пушек, нет никакого другого способа защитить себя. Мы не можем нападать на них в открытую – что ж, будем нападать из-за деревьев. Никто не будет знать об этом – кто вспомнит о затерянном в лесу городке? Мы перекроем дороги, мы будем в безопасности. И сумеем вернуть себе то, чего нас лишили. Прошу вас, отнеситесь серьезно к моим словам! Я не прошу многого. Дайте мне под начало десяток людей. Понадобится всего два-три дня, чтобы перекрыть дороги. А затем мы устроим засаду на Лейпцигском тракте. Солдаты много награбили в наших землях. Мы взыщем с них все долги.
– Довольно, Маркус! – Бургомистр тяжело поднялся со своего места, опираясь руками о крышку стола. – Многоуважаемые члены общины…
– Прошу, дайте мне договорить! – воскликнул Эрлих. – Прежде чем вы примете решение, выслушайте меня! Из-за нашей беспечности, из-за нашей приверженности прежним порядкам Кленхейм может погибнуть. Поймите это, наконец! Разве судьба Магдебурга ничему вас не научила?!
Советники сидели, пораженные его наглостью и его напором. Уже давно в этих стенах никто не произносил подобных речей.
– У нас нет выбора, – продолжал Маркус. – Наши запасы кончаются, и пополнить их негде. Глупо надеяться, что в мертвых деревнях что-то еще осталось, солдаты уже обшарили их сверху донизу. То, что я предлагаю, – наша единственная возможность спастись от голода. Бессмысленно уповать на Магдебург. Весь наш край теперь разорен, а те, кто виноват в этом, спокойно расхаживают по окрестным дорогам. Они думают, что они здесь хозяева и что им позволено все. Но ведь это не так! Эта земля принадлежит нам, и все ее богатства наши, наши по праву! Разве человек, в дом которого ворвался грабитель, не волен убить его и вернуть себе то, что было украдено? Разве это не справедливо?
– Тебе не кажется, что он метит на твое место? – шепнул Хоффману казначей. Тот лишь недовольно дернул щекой.
– Если во всей Германии не осталось власти и суда, который может нас защитить, значит, мы сами должны о себе позаботиться. Мы не имеем права сидеть сложа руки и ждать, пока голод и бесчинства солдат уничтожат Кленхейм. Я прошу всех, кто находится здесь, всех членов общины – задумайтесь! Сейчас мы решаем не только свою судьбу, но и судьбу своих близких, тех, кто доверился нам, тех, кто от нас зависит. Мы не можем обрекать их на голодную смерть. Мы не можем становиться палачами собственного города!
– И поэтому ты предлагаешь нам стать палачами для других? – спросил бургомистр.
Маркус рубанул ладонью воздух:
– Нет! Не палачами, а защитниками, вершителями справедливости! Всё, что есть у солдат, им не принадлежит. Все это отобрано у законных владельцев. Всё! И хлеб, и одежда, и талеры. Они убивают, грабят, угоняют скот и поджигают дома. Они слуги Сатаны, и наш христианский долг отомстить им за это. Ганс Келлер и мой отец – они погибли от рук солдат; наш город и вся земля вокруг покрыты их кровавыми отметинами. Вы правы, господин бургомистр, даже среди этих ублюдков могут иногда встретиться люди честные и порядочные. Но то, что они сотворили в Магдебурге, ставит их всех – всех! – вне закона, божеского и человеческого. После Магдебурга они утратили право называться людьми и не заслуживают ничего, кроме позорной смерти. Мы отберем у них то, что они украли, и спасем жизни честных людей. Свои собственные жизни!
– Убивать других, чтобы прокормить себя… Это удел зверей, Маркус.
Глаза юноши сверкнули:
– Если для защиты своего дома нужно стать зверем – я стану зверем! Если для спасения ребенка или женщины нужно стать зверем – я стану зверем! Зверь защищает себя, свое логово, своих детенышей – до конца, не боясь смерти, презирая страх. Он защищает тех, кого любит! И это ли не самое истинное проявление любви – выше слов, выше любых ухаживаний, – вступить в схватку и отдать жизнь ради того, кого любишь? Что может быть честнее и благороднее этого?! Если мы боремся за свой город, нам нечего стыдиться. Это наш долг и наше право! – Он стукнул кулаком по столу, так, что опрокинулась чернильница, и по поверхности стола разлилась черная маслянистая лужа. – Оглянитесь! Вокруг нас пустыня, выжженная, мертвая земля, и люди, которые ее населяют, – наши враги. Им нет дела до нас, до нашей памяти, наших святынь. При первой возможности они попытаются отнять то, что у нас есть. Вспомните интенданта, вспомните солдат, грабивших наши дома. У нас отняли деньги, имущество и еду – разве кто-то задумался хоть на миг, что станется с нами? А сейчас они хотят отнять наши жизни. И мы обязаны вступить с ними в схватку. Обязаны, чтобы выжить!!