Армию грабят все, друг мой. Каждый талер, который идет сюда, на нужды солдат, проходит через десятки рук, и каждый раз от него отламывают по кусочку, так что на выходе остается обшарпанный пфенниг. И даже за этот дрянной пфенниг я – Август Вильгельм фон Бюрстнер, получивший полковничий жезл из рук самого Валленштайна! – должен унижаться перед брюханами в черных камзолах, которые ползают за своими конторками, словно тараканы за печью. Пальцы у них пухлые, в чернильных каплях, и этими самыми пальцами они потихоньку растаскивают наши деньги, рассовывают их по карманам. Ужасная мерзость… Я не переношу этого, ты знаешь. На войне есть достойные способы заработка, идущие с давних времен. Можно получать деньги на мертвых и дезертиров, коль скоро они прописаны в ведомости и никто не вычеркивает их оттуда. Можно брать заложников и налагать контрибуции на неприятельские деревни. Можно выдавать людям жалованье после сражения, а не до него, оставляя в своем распоряжении деньги убитых. Да мало ли есть на свете ухищрений, которыми умеющий человек всегда сможет воспользоваться! В конце концов, это война, и у нее свои законы и свои непреложные заповеди. Выгоду должны извлекать все: и офицер, и обычный ландскнехт. В противном случае зачем еще люди записываются в армию? Полковник имеет право получать деньги со своего полка. Капитаны – со своих рот. Солдатам разрешены грабежи. Все знают об этом, и никто никогда не подвергает сомнению справедливость подобных порядков. Но разве можно поставить на одну доску деньги, добытые кровью в бою, и деньги, уворованные в тиши канцелярий?! Разве можно уравнивать в правах воинскую доблесть и злоумие крючкотвора?
Я пробовал обратиться к Паппенгейму, но, увы, моя попытка ни к чему не привела. Смелый граф Готфрид совсем не интересуется такими мелочами, как деньги, – разговоры о них наводят на него скуку. Его сейчас заботит только одно: угроза со стороны шведов и восстановление разрушенных укреплений в Магдебурге. По-моему, он только и мечтает, чтобы шведы поскорее атаковали нас и ему снова представилась бы возможность поучаствовать в драке. Едва речь заходит об этом, он весь багровеет, поперек лба у него наливается синюшная вена, и выглядит он в такие моменты как племенной жеребец, увидевший на лугу толстозадую кобылу.
Такой человек, как Паппенгейм, вообще мало приспособлен для того, чтобы управлять армией. Он нетерпелив, подвержен приступам ярости, не любит долгих обсуждений. Не спорю, вряд ли кто-то лучше него умеет вести в атаку солдат, воодушевить их личным примером, и я до сих пор считаю, что без Паппенгейма, его решимости и отваги мы никогда не взяли бы Магдебург. Именно он уговорил Тилли – а ведь Старый Капрал уже всерьез подумывал о том, чтобы снять осаду! – провести последний штурм, в результате которого мы и захватили город. Однако, как стратег и военный администратор, граф Готфрид никуда не годится. Его бешенство и безрассудная храбрость, незаменимые в бою, в повседневной жизни ведут лишь к просчетам и глупостям. Зачем, скажи мне, было стягивать столько войск к Магдебургу, где не хватает ни домов для размещения солдат, ни хлеба, ни фуража? Это разоренный край, из которого мы давно уже выдоили все, что было возможно. Если мы задержимся здесь еще хотя бы на несколько месяцев, это полуголодное, тупое ожидание сделает нас полностью бессильными перед лицом неприятеля.
Повсюду скука, нищета, грязь. Немудрено, что при таком житье люди бегут из полка – только на прошлой неделе в роте Акерманна недосчитались пятерых и еще троих в роте Кессадо. Глупцы. Если они не подохнут с голоду, их наверняка прирежут крестьяне.
Армия медленно разлагается, но мне кажется, что Паппенгейму нет до этого никакого дела. После взятия Магдебурга он возомнил себя этаким сияющим богом войны, который одним усилием воли способен сокрушить любую вражескую твердыню. Впрочем, ему и раньше было свойственно преувеличивать свои способности. Рассказывают, что несколько лет назад, во время войны с королем Христианом Четвертым, Паппенгейм всерьез предлагал захватить с небольшим отрядом датские острова и с триумфом войти в Копенгаген, а испанцам обещал одним ударом поставить на колени Голландию. И я задаю себе вопрос: не является ли беспримерная отвага графа лишь следствием его небольшого ума и неспособности реально оценивать силу и упорство противника?
Однако довольно о Паппенгейме. Он – наш командующий, и приходится с этим мириться, хотя я, честно тебе скажу, предпочел бы служить под знаменем Валленштайна. Вот действительно великий человек! Со времен Цезаря и Александра не было на земле подобных воителей! Простой солдат, богемский дворянин, который сумел из ничего создать стотысячную армию – армию, не знавшую поражений, армию, которая была предана ему безгранично. Нам, офицерам, а также простым солдатам герцог платил щедро и жалованья никогда не задерживал. Самый распоследний пикинер в его войске знал: будешь исправно служить герцогу Фридландскому – никогда не останешься без достойной награды. И несколько талеров серебром, и кружка вина перед битвой, и теплое жилье зимой, и боеприпасов в достатке. Взяли неприятельскую крепость или какой городишко – солдатам три часа на грабеж. И при всем при том – дисциплина! Дисциплина такая, какой не бывало даже в армии Тилли, хотя Старый Капрал, как ты знаешь, помешан на соблюдении воинского порядка. Истинный отец справедлив и суров, и одно немыслимо без другого. Таков был и Валленштайн: горой стоял за солдат, но и твердости своей никогда не оставлял. За неповиновение приказу, за грабеж сверх положенного, за дезертирство, за трусость в бою – веревка да сухое дерево. И все принимали это как должное, и никто не роптал.
Теперь вспомни, что случилось после отставки герцога. Наши войска в Померании – в тот самый момент, когда появились шведы и нужно было дать им достойный отпор, – полностью разложились. Дисциплина исчезла, приказы офицеров не исполнялись, дезертирство, смерть от голода и дурных условий косили ряды армии ничуть не хуже, чем вражеская картечь. Торквато Конти [48] , которому император доверил командование после отставки Фридландца, – неплохой генерал, не лишенный способностей, и он делал все, что только возможно, чтобы остановить шведское наступление и не растерять доставшуюся ему в наследство армию. Но не Конти было равняться с Валленштайном. Доспех, выкованный Великим Альбрехтом, оказался слишком велик и тяжел для него.
Отстранение Фридландца от командования – огромная ошибка, горькие плоды которой, я не сомневаюсь, нам еще придется пожинать в будущем. Фридландец никогда не позволил бы королю Густаву закрепиться на севере Германии, не позволил бы ему жечь и захватывать наши крепости, не позволил водить шашни с лютеранскими князьями, сеять крамолу среди недовольных. Вспомни, какого величия, какого невиданного прежде могущества достигла власть кайзера при Валленштайне! Вся Империя была усмирена, и никто не помышлял об оппозиции. Одного слова кайзера, подкрепленного маневром герцогской армии, было достаточно, чтобы вразумить непокорных, пресечь любое вооруженное выступление. Бранденбург держался нейтралитета, Саксония была нашим преданным союзником, рейнские княжества притихли, Брауншвейг, Померания, Вюртемберг покорно склонили головы. Имперский орел торжествовал над всеми! И что теперь? Прошел всего год, как шведы высадились на нашем берегу, а за ними уже Померания и Мекленбург, и крепости – Штаргард, Каммин, Вольгаст, Грейфенгаген, – и мы уже не смеем показать носа на севере и думаем только об обороне. Ландграф Гессена в открытом союзе со шведским еретиком и копит силы, чтобы нанести нам удар. Саксония плетет интриги, Бранденбург предоставляет шведам свои крепости и право беспрепятственного прохода. Шведская мощь разрастается на севере, словно чумная язва, угрожая нам смертью. И что в этот момент делает Тилли? Медлит, ведет переписку, перетягивает туда-сюда батальоны, избегает крупных стычек со шведами и тем самым дает нашим врагам окрепнуть.