Вильгельм Пфюттер щелкнул пальцами:
— Давайте трезво смотреть на вещи. Бежать из Бамберга не удастся — схватят. Или у ворот, или на тракте.
— Это как раз неизвестно, — отрезал Ханс. — А вот если Герман останется здесь, схватят без всяких сомнений. За домом Альфа наверняка следят. И на службу он не являлся сегодня.
Но Вильгельм гнул свое:
— Нужно дождаться возвращения его высокопревосходительства. Викарий потому так торопится, что знает: Германа нужно раздавить сейчас. Иначе канцлер не допустит, чтобы его осудили.
Вильгельм говорил равнодушно, спокойно, как будто речь шла не об укрывательстве беглого преступника, а о покупке полотняных штанов. Впрочем, он всегда был таким. Невозмутимый, скупой на слова. Похвала, брань, чужая горячность — ничто его не пронимало, ничто не могло вывести из себя. Если собеседник становился слишком груб и назойлив, парой холодных фраз Вильгельм прекращал разговор. Если же слов было недостаточно — за ними следовал удар крепкого кулака.
— Нужно дождаться возвращения Хаана, — веско повторил он. — Из Швайнфурта в Бамберг всего несколько часов пути. Что скажешь, Герман?
Во взгляде Германа Хейера была пустота. Минувшая ночь как будто провела когтями по его лицу, оставив глубокие борозды морщин и глухую, темную боль на дне настороженных серых глаз. Выслушав Вильгельма, он отрицательно покачал головой и произнес:
— Канцлер ничего не сумеет сделать. Приказ о моем аресте отдан. Значит, у них уже имеются нужные показания. Два-три протокола — этого довольно, чтобы Комиссия [7] приняла решение о применении пытки.
— Хаан сам состоит в Комиссии.
— Да, но большинство ее членов — люди викария… Нет, друзья. Я должен покинуть Бамберг прежде, чем меня перетрут на костяную муку.
Они долго спорили. Сердито раздувал широкие ноздри Ханс Энгер. Аккуратными, ровными ломтями выкладывал фразы Вильгельм. С сомнением качал головой Герман Хейер, старший советник казначейства, а со вчерашней ночи — беглый колдун. Не слушая их, Альфред подошел к окну, отогнул плотный край занавески. Из-за холмов на город опускался тихий сиреневый вечер. Окрасились в золото резные стены Собора и острые, словно лезвия портновских ножниц, башни Михайлова монастыря.
Покой. Тишина. Дыхание осени.
— Хорошо, — после паузы сказал Пфюттер. Тени стекали по его лицу, очерчивая скулы и крепкий клин подбородка. — Мы организуем побег. Тебе будут нужны документы, но я думаю, что Альф сумеет это устроить.
— Нет, — возразил Хейер. — Я все сделаю сам. Довольно уже и того, что Альф спрятал меня в собственном доме.
— Но…
— Послушайте: вы все — люди Хаана, так ведь? Если кто-то узнает, что вы помогали мне, для канцлера это будет страшным ударом. Фёрнер примется вливать яд в уши его сиятельства. Будет твердить, что канцлер знал о моем бегстве, знал и всячески потворствовал этому. Плевать, что Хаана уже несколько дней нет в городе. Викарий найдет, как объяснить подобную несуразицу. Для канцлера дело неминуемо кончится отставкой. Или чем-то похуже. Не хотите думать о собственных жизнях — подумайте хотя бы об этом.
Улица за окнами опустела. Закрылись мастерские башмачника Мерингера и шорника Штаймле, навесил замок на ворота своего небольшого склада Эрнст Виппер, торговавший сукном, свечами и мылом. Эмма, дочь лавочника Зебольда, вышла из дома, чтобы проверить ставни. Увидев ее, Альфред немедленно отошел от окна — не хотел, чтобы девушка встретилась с ним взглядом. Эмму Зебольд он на дух не переносил. Неловкая, навязчивая девица, которая всегда краснеет, когда замечает его, заводит глупые разговоры о погоде, приметах и нарядах подруг и от которой всегда очень трудно отделаться. «Ах, господин Юниус!», «Ох, господин Юниус!», «А что вы скажете об этом, господин Юниус?». Должно быть, она влюблена в него. Но ведь это не повод забывать о приличиях, приставая со своей болтовней к постороннему человеку. Если так будет продолжаться и дальше, то в один прекрасный день — ей-ей! — он пошлет ее к чёрту.
— Чушь, — Ханс Энгер стукнул кулаком по столу. — Полная чушь. Герман, ты же умная голова. Как ты выберешься?
— Есть потайная калитка.
— Что за калитка? У Нюрнбергских ворот? Учти: по ту сторону только узкая полоска земли и ров с водой. А на мосту дежурят солдаты. И они — Вилли не даст соврать — постоянно следят, чтобы по краям рва не было ни лодок, ни толстых бревен. Как ты переплывешь на другой берег? Нет, драгоценный мой Герман, все это глупость. Послушай: мы найдем тебе лошадь. Два-три дня не будешь мыться и бриться, одежду на себя погрязней — и готово.
— У стражи будут мои приметы.
— Приметы? — ухмыльнулся Энгер. — А мы их подправим. Ссутулишься, наденешь мятый берет. Волосы у тебя светлые? Выкрасим сажей. А уж небритым тебя в городе пятнадцать лет не видали. Ну? — Он победоносно оглянулся на друзей. — Толково придумано? Поживешь в Нюрнберге пару месяцев, а потом, когда канцлер решит твое дело, вернешься сюда.
Глаза Хейера потемнели.
— Через пару месяцев? — переспросил он. — Если мне удастся выбраться отсюда живым, я вряд ли сумею вернуться в Бамберг. То, что происходит сейчас…
— Все это скоро закончится, уверяю тебя, — вступил в разговор Альфред. — Нельзя падать духом. Фёрнер и его правоведы-стервятники только на это и рассчитывают. Но мы будем твердыми. Мы будем атаковать их со всех сторон и рано или поздно одержим победу. Тебе ведь известно, что на имя его сиятельства подано ходатайство? Половина Сената подписала его, канцлер и вице-канцлер — тоже. Они требуют от Иоганна Георга изменить порядок рассмотрения дел по обвинениям в ведовстве, запретить конфискации, сделать так, чтобы у невиновных не вымогали признаний. Князь-епископ — здравомыслящий человек, он понимает: все эти казни, доносы, вся эта дьявольщина, которую творят его именем, — все это наносит прямой урон его власти, порочит его в глазах кайзера, в глазах Баварии, в глазах Ватикана.
— Канцлер говорил тебе, что в Бамберге строят новую тюрьму?
— Что за тюрьма? Где?
— Неподалеку отсюда, в паре шагов от ворот Святого Георга. Это непростая тюрьма, Альфред. Ее строят специально для содержания и допроса людей, обвиняемых в колдовстве. Строят по прямому приказу его сиятельства. Строят тайно, я лишь случайно узнал о ней, попались на глаза кое-какие счета.
— Герман, послушай…
— В этой тюрьме могут одновременно содержаться две дюжины человек. Как ты думаешь, почему ее строят? Потому, что в скором времени все эти камеры будут заполнены. И заполнены не единожды. Все только начинается, Альфред. И нам придется пройти этот круг до конца. Фёрнер не случайно выбрал меня: он будет охотиться на людей в окружении канцлера. Для него это то же самое, что делать подкоп под осажденную крепость: рыть тоннели, ходы, подбираться все ближе и ближе. В конце концов, он соберет кровоточащую связку наших признаний и положит на стол перед его сиятельством. И тогда Георг Адам Хаан — вместе с семейством, слугами, друзьями и приближенными — пойдет на растопку.