По части еды в холодильнике было не густо. Вскрытая упаковка сыра, одно яйцо, сиротливо сидевшее в ячейке упаковки, предназначенной для шести, несколько хот-догов, специи, увядшие брокколи, еще более жалкий сельдерей, морковка, давно испортившаяся и даже не вскрытая упаковка зеленого салата и наполовину использованная коробка маргарина.
Ситуация в морозилке была ничуть не лучше: замороженные кеджери [20] , вафли, лед и упаковка куриных грудок, отрастивших бороды из инея.
В шкафчиках нашлись печеные бобы, лапша быстрого приготовления, буханка хлеба и целая упаковка рисовых крекеров. Да, еще были бутылки с маслом и уксусом плюс набор специй. И всё. Пожалуй, есть смысл составить список покупок, решила Индия.
Как только закипел чайник, она сделала себе чашку кофе, добавила сахара и молока, после чего отнесла ее на стол в столовой. В сумке у нее имелась ручка, а вот бумаги не нашлось, и она была вынуждена вернуться в кухню. Ей подойдет любой клочок: обратная сторона конверта, рекламная листовка из тех, что бросают в почтовые ящики или суют в руки на улице… Увы, Чарли был патологически аккуратен. Ничего не найдя, Эллиот вернулась в гостиную.
Ее взгляд упал на старые, с загнутыми уголками страниц блокноты. Поставленные вертикально, они соседствовали с альбомами по искусству, которые ее бывший муж пристрастился покупать с тех пор, как она от него ушла. Всего блокнотов было четыре. Индия выбрала тот, что стоял ближе всего к альбомам, задававшим всему вертикальное положение. В нем наверняка должна была найтись чистая страница, которую можно вырвать. Наугад открыв его, она убедилась, что так оно и есть.
На всякий случай – вдруг здесь есть что-то важное для Чарльза по работе? – женщина быстро пролистала страницы к началу. Внезапно она поняла: блокнот в ее руках принадлежит вовсе не Чарли. Там были наброски садовой планировки, рисунки куртин, газонов, беседок, скамеек, а также пояснения к ним, однозначно свидетельствовавшие о том, что это блокнот Уилла.
Эллиот с грустью быстро перелистала страницы. Как же хороши его рисунки! У парня был несомненный талант. И как же несправедливо было со стороны злодейки-судьбы лишить его возможности сполна реализовать свои задатки!
Странно, но ближе к середине блокнота рисунки почти исчезли, а им на смену пришли записи. Прочтя первую, Индия поняла, что с этого момента Уилл использовал блокнот как своего рода дневник. Дат при каждой записи не было, однако изменения в цвете чернил наводили на мысль, что сделаны они были в разное время. Кстати, многие записи перемежались рисунками садовых украшений. Всего их было около двух десятков, причем почерк с каждым разом становился все более неразборчивым.
Женщина начала читать.
«Зря я не прислушался к Лили. Здесь приступы даже хуже, чем в Лондоне. Я хочу уехать отсюда, но не могу. Неужели? Но если это так, то какова причина, черт побери?»
Индия нахмурилась. Уилл считал, что его девушка права, что наводило на мысль, что речь идет о его бегстве из Лондона в Дорсет. Ей было известно, что Лили была против этой идеи. Но если там приступы были даже еще хуже, как он говорил… Она продолжила чтение.
«Тот день в Лондоне, когда они с Алистером приехали – я должен был сразу же догадаться. Тогда меня снова прорвало, причем по-страшному, и любые усилия были бессильны остановить этот поток, пока она не помогла мне это сделать, и в тот момент, в ту же секунду я понял, что произойдет, если я вернусь, но я все равно позволил ей это сделать, причем я не могу утверждать, что из-за своего состояния я не мог ее остановить, ведь мне как-никак уже не шесть лет. Она говорит, мол, не бери в голову, главное, что это помогает, потому что мне хочется одного – помочь тебе, потому что матери всегда помогают своим детям. Я же этого не хочу, я даже не испытываю никакого удовольствия, и все же».
Поверх последующих слов было написано что-то еще, отчего прочитать, что там говорилось, было невозможно.
И все же слово «удовольствие» заставило Индию задуматься, равно как и фраза «Она помогла мне». От их сочетания по коже забегали мурашки.
Эллиот пролистала чуть вперед, и внезапно ее глаз выхватил фразу: «Она сосет меня». Время тотчас же как будто остановилось.
«Боже, пусть она оставит меня в покое, когда мне не хочется, чтобы она оставила меня в покое, и я хочу вырезать из собственной головы мозги. Оно помогает, ты же видишь, что оно помогает, когда у тебя в последний раз был приступ, спрашивает она, и я знаю, что это правда. Оно действительно останавливает приступ, тем более если нет другого способа это сделать, потому что в последнее время мне начало хотеться самого худшего…»
И снова какие-то каракули поверх записи, половина страницы оторвана, тупой карандаш пытается писать самым неудобочитаемым почерком, за исключением одной фразы:
«Я должен был с самого начала понять, что так и будет».
И чуть ниже:
«Я знал, что мы к этому вернемся. Я запираю дверь, но, когда приступ случился за ужином, я убежал, но мне стало еще хуже, и она сказала: «Не делай этого сам, когда я могу помочь тебе, давай я помогу тебе, я делаю это лишь потому, что люблю тебя», и в тот день все было, как в Лондоне, и я попытался сказать, какая разница, что это делает родная мать, главное, это помогает, и всегда помогало, только теперь она говорит мне… говорит, я должна признаться тебе, прости меня, мой дорогой мальчик, но мне нравится чувствовать тебя внутри себя…»
Индия окаменела. Ее взгляд как будто прирос к слову «внутри», и, несмотря на все свои усилия, она так и не смогла отвести от него глаз. Впрочем, потом ее взгляд сам скользнул ниже. И вот что она прочла:
«…себя, и правда ужасна, но я хочу, чтобы ты, потому что это означает, что мы будем вместе, и разреши мне признаться, что я люблю тебя самыми разными способами. И самое ужасное. Мне это нравится. Я это ненавижу. Мне это нравится. Я никчемный, я всегда был никчемный и буду им, если только не вырвусь от нее, от этого…»
Индия поймала себя на том, что, читая, мнет страницы. Живот ее неприятно свело. К горлу подкатился комок желчи, который женщина конвульсивно сглотнула. Но она все-таки заставила себя читать дальше:
«Нашел место в Йетминстере, хочу туда устроиться. Начну жизнь с чистого листа, и клянусь, со всем остальным покончено…»
– О боже! – послышалось из другого конца гостиной сдавленное восклицание. Эллиот подняла глаза. В дверях, испуганно глядя на нее, застыл Чарльз. На лице его застыла маска ужаса, которая сказала ей даже больше, чем сделанное вслух признание. Это было нечто такое, что, по идее, она должна была знать с самого начала, с самого первого момента, когда они попытались заняться любовью.
– Господи, Чарли, только не это! – воскликнула испуганная женщина.
Она подумала, что он повернется и уйдет, может даже, бросится в ванную комнату и запрется там изнутри, подобно девочке-подростку, чей самый страшный секрет внезапно стал известен родителям.