Голосом, приглушённым занавесью, Комендант сообщил, что раз я так блестяще справился накануне с изображением на полотне Прогресса, то мне можно дать и следующее задание, а ежели я и его исполню прилежно и с выдумкой, для чего мне будет предоставлена известная степень творческой свободы, то условия моей жизни сильно изменятся к лучшему и, возможно, вынесенный мне чрезмерно жестокий приговор будет пересмотрен. Насколько он понял из того, что ему доложили, я был занят выполнением некой технической работы — иллюстрировал для Доктора какой-то научный труд, однако он предлагал мне только прервать, а не оставить насовсем прежнее моё дело, столь важное для всего человечества, — исполнив его поручение, я смогу и впредь отдавать долг Науке в лице Доктора.
Трудно описать то чувство облегчения, кое испытал я, когда Комендант сообщил о грядущих переменах в моей судьбе. Ведь я теперь мог — хотя бы на время — избежать ужасов общения с рыбами, не утратив при этом ни одной из столь ценных моих привилегий. Комендант предложил мне простой путь, которым я мог уйти от той безжалостной ржи, что разъедала мне душу, и так сильно, что глаз было не сомкнуть по ночам из-за страха проснуться посреди океана. Мне захотелось радостно вздохнуть, улыбнуться, положить руку на плечо Его Степенства господина Оптового Покупателя. Но я ничего не стал говорить или
делать — лишь продолжал внимать Коменданту, который обрисовывал в общих чертах свою концепцию, состоящую в том, что железные дороги могут обойтись без движения.
Он хотел, чтобы я написал целую серию гигантских занавесей на манер театральных задников, на коих Капуа Смерть предложил изобразить разные виды, пейзажи и сцены (разумеется, на возвышенные сюжеты), дабы разместить их по окружности кольцевой линии, опоясывающей депо. Он полагал, что картины эти могли бы положить начало новому направлению в деле удовлетворения нужд пассажиров; теперь всем желающим попутешествовать уже не потребуется перемещаться из одного места в другое, дабы утолить страсть свою к экзотическим зрелищам; поглядывая время от времени в окно, они будут видеть за ним то проносящееся мимо Тинтернское аббатство, то самое красивое в Англии озеро Уиндермир, то, в качестве поэтического штриха, новые притоны в трущобах Селфорда, что близ Манчестера — просто для того, чтобы затем ещё полнее прочувствовать движение и лучше ощутить переход от промышленного пейзажа К первозданной природе и от современности к пасторали, а также чтобы достичь контрастности, единственно позволяющей, по утверждению моего друга Капуа, которому в своё время доводилось читать стихи поэтов Озёрной школы, «вполне оценить прелесть романтического пейзажа».
Изображение перечисленных видов, кои путешественнику надлежало созерцать из окна поезда, вовсе не показалось мне таким уж трудным делом; во всяком случае, подобные предметы всегда представлялись мне куда менее скользкими, чем рыбы, с которыми вечно был связан целый клубок осложнений. В отличие от них, намеченные к написанию картины виделись мне замечательными произведениями искусства, принадлежащими близкой мне отрасли живописи: я сразу представил себе впечатляющие долины, над коими, между прочим, вполне могут реять белоголовые орлы, и погрузился в приятные мечты о том, как замечательно было бы украсить их венками глициний.
Когда в тот день, выйдя из Комендантовой каморки, я шагал по сырому тёмному коридору, каменные стены коего озарялись тусклым светом плошек с китовым жиром, Вольтер похлопывал меня по мошонке, а слух мой улавливал в шуме ветра за окнами звуки рождественских песенок, и в первый раз за долгое время в его завываниях мне не чудился звон кандалов, без конца влачащихся по камням. Теперь в них слышался солнечный голос надежды, а моросящий дождик словно обещал мне полную безопасность. Теперь всё говорило за то, что жизнь наконец повернулась к Вилли Гоулду светлою своей стороной. Кого-то, возможно, и заинтересовало бы, почему Коменданту всё это понадобилось. Зачем ему такие картины? Отчего свой выбор он остановил на мне?
Но только не меня. Я никогда не ломал голову, к чему властям то или это. Власть есть власть, и я никогда не подвергал сомнению её прерогативы, а только всячески стремился услужить ей, будь то капитан Пинчбек, или Комендант, или этот надутый гусак Побджой. Так что скажи кто-то из них: «Поцелуй меня в задницу, Вилли Гоулд», я лишь осведомился бы: «А сколько раз? И не соблаговолите ли распорядиться также лизнуть?»
Написать все эти картины действительно оказалось делом не очень-то трудным, хотя они были размером с театральный задник, вот только все крупные их детали в дождливую погоду начинали линять и полотно сплошь покрывалось мрачными и тоскливыми подтёками, однако же и сие обстоятельство Капуа Смерть сумел обратить в нашу пользу. Он разработал график, в соответствии с коим предполагалось еженедельное обновление имеющихся в наличии декораций; один набор их следовало заменять другим, новым, например виды Швейцарских Альп — ландшафтами русской тайги (последняя представляла собою всё те же Швейцарские Альпы, только подмоченные дождём, который горы превратил в сибирское небо); далее следовал африканский вельдт (сильно размытая дождями тайга) и живописные виды Озёрного края (вельдт с пририсовкой диких нарциссов, воспетых Вордсвортом) и так далее, и так далее, круг за кругом.
Пока Комендант без конца кружил по кольцевой дороге, а мимо его окошка проносились мои шедевры, воспевающие то унылое безлюдье пустынь Востока, то печальные очертания чёрных от сажи йоркширских заводов, в коих чудилось нечто инфернальное, то манящую белизну просторов Полярного круга, японские дровосеки разбили лагерь на краю болота у мыса Либерти-Пойнт. Разделив близлежащий лес на квадраты, они методично принялись его вырубать, и там, где ещё недавно зеленела нетронутая природа, вскоре обозначилась эдакая коричневатая шахматная доска, ощетинившаяся уродливыми пнями. На зиму лесорубы отправились домой, в Японию; им на смену явились затяжные дожди; и пока наш Комендант дивился тем переменам, кои продолжали происходить на окружавших его дорогу полотнах, где градостроительная лихорадка на острове Манхэттен постепенно сменялась бездорожьем величественных Скалистых гор, открытых в Америке совсем недавно, сперва только почва, а вслед за нею и несколько лесистых хребтов оказались смытыми в море, так что возвратившиеся летом японцы, к удивлению своему, обнаружили севернее прежнего поселения необозримую каменистую пустыню.
Всё новые и новые круги описывал Комендант, проносясь мимо белоголовых орлов на фоне самых экзотических ландшафтов, кои только известны человеку, и чем более утверждался во мнении, что это приближает его к предначертанной цели, тем более оставлял его здравый смысл. Он повёл речи о совсем уж невероятных вещах: о намерении возвести храм запахов; о том, чтобы Пенитенциарий парил в воздухе за счёт подъёмной силы, кою он называл «левитацией» (и тогда побег был бы возможен лишь при наличии воздушного шара); а также о том, что надобно превратить месмеризм в род наступательного оружия и снабдить им армию путём создания в ней полка спиритов, кои в грядущих сражениях пойдут в передних шеренгах, силою мысленных флюидов обрекая противника на поражение.
Коменданта, строившего поистине эпические планы создания нового государства, не могло не охватить уныние, когда он увидел, как стала замирать торговля, когда заимодавцы принялись самым наглым образом требовать срочного погашения кредитов, а ему не удалось измыслить способа вернуть им всё возрастающий долг.