Будучи призван пред грозные очи Коменданта, Капуа Смерть держался самоуверенно и ободрил оного, а затем, правда в словах туманных и сбивчивых, наставил корабелов на путь истины, хотя на самом деле его указания основывались на смутных воспоминаниях о когда-то читанной им на улице листовке, в которой описывалось новейшее чудо, сотворённое Джорджем Стефенсоном. Однако лишь после того, как Комендант пообещал и самому наставнику, и корабелам, им наставляемым, что заставит оных съесть их собственные яйца, предварительно нарезанные на ломтики и зажаренные на огне, в коем будут гореть обрубки их кривых и никчёмных рук, устрашённый Капуа Смерть сумел донести до корабелов глубинный смысл своих бессвязных речей и подвигнуть их на создание из ящичного хаоса уникального локомотива с мачтой, к коей крепились канаты, поддерживающие двойную горизонтальную дымовую трубу — она торчала сразу с двух сторон парового котла, подобно напомаженным усам.
Когда паровоз был наконец собран, Комендант взял за правило каждый вечер отбывать на нём в поездку, причём с большой помпой, в сопровождении двух сиамских девушек, под звуки оркестра, залпы салютующих пушек и приветствия почётного караула. Он проезжал двести ярдов от вокзала до паровозного депо. Здесь поезд и проводил остаток вечера, описывая возле депо круги, пока у машиниста не начиналась рвота; к тому же от постоянного воздействия центробежной силы колеса, находившиеся с внешней стороны, износились настолько, что весь поезд устало заваливался на один бок. Комендант же имел обыкновение погружаться в меланхолию и, положив голову на колени к одной из сиамских девушек, засыпал.
Когда по прошествии ещё одного года каких-либо иных признаков наступления на Сара-Ай-ленде железнодорожной эры так и не проявилось, Комендант послал во все стороны поисковые партии, дабы те установили, с какой же всё-таки стороны следует ожидать неизбежного пришествия новых железнодорожных линий. Ни одна экспедиция не вернулась. Всех их участников, затерявшихся где-то в трансильванских лесах, Комендант распорядился осудить заочно, ибо ему удалось путём неоднократного прикладывания раскалённого клейма к животу единственного вернувшегося беглеца исторгнуть из того рассказ об истинных обстоятельствах их дезертирства: они сели на скорый поезд, следовавший в Англию, в Озёрный край, а точнее, до городка Эмбл-сайд, причём сделали это на каком-то полустанке близ Френчменз-Кэпа — где, кстати, с того же поезда сошёл Брейди со всей своей Армией Света — и, уже войдя в вагон, объявили о своём намерении никогда более не возвращаться на Сара-Айленд.
Когда Коменданта в уважительной, но категоричной форме поставили перед фактом, что на острове, далёком от цивилизованных стран, едва ли откроется железнодорожное сообщение, способное окупить чудовищные расходы на постройку вокзала, он неожиданно согласился с этим, причём довольно спокойно. А затем открыл присутствующим, что за последние несколько месяцев вообще ни разу не заснул в кабине кружащего по кольцевому пути паровоза, но обсуждал создавшееся положение с неким японским дельцом по имени Магамаша Ямада, на родине которого совсем плохо с лесом; Комендант заключил с ним сделку, пообещав продать на корню все девственные трансильванские леса в обмен на дополнительный подвижной состав, которым этому пирату удалось завладеть во время деловой поездки в Южную Америку. Поставки вагонов позволят справиться с перевозками, объём коих непременно будет расти, когда сведут девственные леса и на очистившиеся земли хлынет поток переселенцев. И тут уж никто не дерзнул сообщить Его Величеству Золотой Маске, что его мозги, и без того не слишком уравновешенные, от бесконечной езды по кругу окончательно съехали набекрень. Так что единственным человеком, который не удивился, когда следующим летом к острову причалили джонки, битком набитые японскими лесорубами, оказался сам Комендант. Он спокойно отправился посмотреть, как с них будут разгружать подвижной состав. Стенки вагонов были изъедены древоточцами и трухлявы, но поскольку Коменданту понравилось ездить исключительно в угольном тендере, который теперь получил громкое название «спецкупе», это уже не имело особого значения.
Пока я наблюдал за тем, как рыба-звездочёт становится в камине клочками обгоревшей бумаги, Капуа Смерть, наклонив голову набок и хитро на меня поглядывая, повёл рассказ о новой своей должности и о том, что после успешного изменения конструкции присланного на остров паровоза его задача состоит в том, чтобы всемерно возвеличивать новое средство передвижения и тем способствовать успешному использованию национальной железнодорожной станции, национального локомотива и остального подвижного состава.
Хорошо понимая, что мне лучше бы побольше слушать и поменьше болтать, я всё-таки не смог удержаться от замечания, что на острове площадью всего в одну квадратную милю ехать практически некуда.
— Вот именно, — заявил старый кабатчик с таким таинственным видом, что я понял: он старается меня заинтриговать; к стыду моему, должен признаться, что ему это удалось, и когда он заметил сие, то добавил: — но будет куда.
Он сообщил мне, что я непременно должен прибыть на вокзал к вечернему отправлению сара-айлендского экспресса. И пока сгущались мглистые сумерки, пока паровоз разводил пары, готовясь к отправлению, а вечернее небо окрашивалось то в огненные, то в пепельные цвета от взлетавших в него искр и сажи, я стоял босиком, по щиколотку в грязи, у самого полотна, задрав голову вверх, а Комендант из-за опущенной закоптившейся занавески своего «спецкупе» пространно растолковывал мне, на чём основывается его убеждение, что Коммерция — каковой он, видимо, считал нескончаемое кружение своего локомотива — в стремлении завоевать новые территории теперь должна вступить на почву Искусства. Затем он объявил, что считает абсолютно необходимым, чтобы меня привязали к передней решётке локомотива — тогда я лучше прочувствую всю прелесть новой эстетики, эстетики скорости и движения.
Он отодвинул слегка занавеску, но с того места, где я стоял, мне были видны лишь верхний край золотой маски да пара маленьких глазок, в которых отражалась её желтизна — сияющий беспокойный блеск. Хоть я и отклонил — очень вежливо — сие предложение, Комендант продолжал настаивать — очень мягко — и подал знак Муше Пугу, который крепко схватил меня. Без дальнейших разговоров я был надёжно привязан кожаными ремнями к выступающей впереди локомотива решётке.
Началось моё бесконечное кружение под нарастающий рёв пара и ритмический грохот чугунных колёс по чугунным же рельсам. Уже через несколько минут у меня началась рвота, и вскоре во мне не осталось ничего, кроме зловонной зелёной желчи, которая, наряду с блевотиной, испачкала всю мою одежду. Круг за кругом, всё дальше и дальше, и никакой возможности заснуть или забыться в мечтах, то есть сосредоточить мысли свои исключительно на еде и женщинах, что всегда помогало мне в трудную минуту. Единственное, что я ощущал, это жуткую тошноту, из-за которой отказывались служить все органы чувств моих, да вонь едкого дыма, переполнявшего лёгкие, отчего казалось, будто всё тело моё вывернуто наизнанку, а также невероятное одиночество. Если это и есть моё будущее, подумалось мне в один из редких моментов, когда ненадолго вернулась способность мыслить, то оно недостойно даже таковым называться.