Оккупированный Харьков. Вид с колокольни Благовещенского собора, – разрушенные Суздальские ряды, далее здание Благовещенского рынка. «Хочешь выжить – умей терпеть». (Людмила Гурченко)

Поэтому важнейшим источником снабжения продовольствием в период оккупации были 14 рынков города. Но цены… от них кружилась голова, в особенности в сложные времена начала оккупации…

Безусловно, в такой ситуации люди могли жить только за счет продажи собственных вещей. Среди населения Харькова возникает сначала спорадическое, а потом массовое явление – движение на село, или на мены. Главной целью этих мен было обменять домашние вещи на продовольствие непосредственно в сельских районах области. Мать Л. Гурченко обменяла на селе за макинтош и шевиотовое пальто мешок муки, сало и бидончик меда. С течением времени условия обмена для горожан значительно ухудшились, что заставляло горожан расширять маршруты мены, достигать даже районов других областей. Можно сказать, что мены спасли жизнь городу».

На беду к этим испытаниям холодом и голодом прибавилось и еще одно. Зимой 1941-1942 годов главным источником водоснабжения стали харьковские реки. Возле прорубей выстраивались очереди женщин, детей, стариков. Изможденные, почти обессиленные люди должны были приложить немалые усилия, чтобы преодолеть склоны рек Харьков и Лопань, Журавлевские кручи. В воспоминаниях актрисы есть и такие подробности:

– Как все это – и зима, и рекорды, и прорубь, и люди – не похоже на ту зиму, страшную, голодную зиму сорок второго! Люди еле-еле двигались, экономили силы… А лед в Лопани был такой толстый, зловещий. Его не пробьешь… Стою в очереди, закутанная с ног до головы. Торчит один нос. Руки и ноги замерзают, едва только выходишь из дома… А еще идти до проруби. А еще стоять… А люди в очереди серые, мрачные. И ни одного слова. Прямо гробовое молчание. И дети сурово смотрят. И тоже молчат… И так хочется с кем-нибудь поговорить! Чтобы не хотелось есть, чтобы не хотелось спать… У каждого палка или кочерга, чтобы отталкивать трупы. Немцы зимой трупы сбрасывали в Лопань. Течением их доносило сюда. Иногда они застревали около проруби. Воду обязательно кипятили. И попробуй забудь эту кочергу! Никто не даст. Все набрасывались на такого несчастного, как будто он – причина всех бед. Сначала я всегда набирала два полных ведра. Так хотелось порадовать маму! Сделаю десять шагов и понимаю – не смогу, не донесу. Начинаю потихоньку отливать. Иду – отолью. Еще иду – еще отолью. Несу окоченевшими руками проклятые ведра, считаю шаги: «Папа на фронте, ему трудно… всем трудно… маме трудно… Я донесу, я должна донести! Немного, но донесу».

– В зиму 1942 года самым страшным было утро. Ночью спишь, а утром надо было начинать жить. А чем жить? Что есть? Чем топить? Что пить? – это описывала свои ощущения тяжелого детства Людмила Марковна, ставшая уже знаменитой на весь Советский Союз актрисой.

О том времени она говорила, как припечатывала:

– Процветали грубые и крепкие. Они приняли железную логику – или ты, или тебя. Эти люди как будто вынырнули из-под земли. Одни работали у немцев. Другие открывали лавочки, кафе. А самые страшные стали полицаями. Их боялись больше, чем немцев. Если полицай кого-то невзлюбит… Все! Полицаю достаточно намекнуть немцам, что ты связан с партизанами… И тогда – конец! Люди боялись друг друга. Разговаривали шепотом, с оглядкой. О делах на фронте – единственном, что волновало всех, – боялись заикнуться.

Как выдерживала подобные испытания детская психика? – кажется даже представить невозможно, чтобы дитя было вынуждено смотреть на казни «воров», «предателей», «партизан».

– Тогда мне было шесть лет. Я все впитывала и ничего не забывала. Я даже разучилась плакать. На это не было сил. Тогда я росла и взрослела не по дням, а по часам.

Глава 7. Люся-Лючия грезит славой Марики Рёкк

Война принесла простым людям Харькова огромные беды. Демографические потери города были катастрофическими. Перед войной численность населения Харькова составляла 900 тыс. человек, а в августе 1943 года, накануне освобождения города, около 200 тыс. человек. Такова дань харьковчан молоху войны. Довоенная численность населения была достигнута лишь в конце 1950-х годов.

– Летом 1942 года был такой период, когда я была основным кормильцем. Я гордилась, что слова «Люся принесет обед» воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Лето, зелень, солнце, фрукты, базар. И уже совсем другое настроение. Были бомбежки, но реже. К ним привыкли. О смерти не говорили. О зиме вспоминать не хотелось.

Но как 6-летний ребенок мог стать основным кормильцем семьи? Казалось бы: парадокс. Но только не с талантами Люси!

– Папа мне говорил с детства: «Ничего не бойсь, дочурка. Не стесняйсь. Дуй свое! Актриса должна «выделиться». Хай усе молчать, ждуть, а ты «выделись» ув обязательном порядке… Ето, дочурочка, такая профессия, детка моя…»

Харьков в годы Великой Отечественной войны. Кафе для немцев.

И вот это отеческое «благословение» в профессию и решило, по сути, судьбу девочки в самый тяжкий период жизни, когда сама-то жизнь не стоила ни гроша… Людмила Марковна вспоминала как однажды решилась, даже не зная, что предпримет в следующую секунду, и эта ее решительность и детская непосредственность сыграли свою роль. Представьте картину: голодный худой ребенок видит перед собой как собрались на обед фрицы, как толстый повар разливает в миски густой наваристый, с одуряющим ароматом, суп…

«Долго стоять молча, выпрашивать жалким взглядом? Нет. Надо заработать! Надо «выделиться». А как хочется есть!! А какой запах! Я и сейчас его слышу. Густой фасолевый суп!

От ожидания чего-то неизвестного все тело тряслось. Я не знала, что я буду делать… Но что-то будет. Это точно.

Начали получать ужин… Начали его есть… Смолкли разговоры. Только аппетитное чавканье…

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой,

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег, на крутой!

Голос мой дрожал. Я давно не пела во все горло. А мне так нужно было петь! Петь! Петь!

С разных концов двора раздались нестройные аплодисменты. И этого было предостаточно… Ах так? Так нате вам еще! Только спокойно!

Ду грюнист зих цу зоннэн шейн

Ун нох ин винтер ванн эс шнайп,

О, таннэн баум унд таннэн баум

Ви грюн зинд дэйнэ блэттэр…

Несколько немцев подошли к железным трубам, чтобы посмотреть на русскую девочку, которая хоть и неправильно, но пела на их родном языке…

Домой я принесла полную, до краев, кастрюльку вкусного, жирного фасолевого супа! Ничего! Завтра возьму кастрюлю побольше!