Семъяза не хотел пользоваться лифтом, превращавшим его в легкую мишень, но подъем по лестнице сейчас мог отнять слишком много сил. А силы ему понадобятся. Он еще раз на долю секунды активировал свою нейронную татуировку поиска. Макото ждал его. Молодой убийца ждал старую жертву. Но жертва еще покажет зубы.
Семъяза проверил отобранное у силовиков оружие, переключив в режим беглого огня – так Макото не сможет предвидеть его траекторию, даже если активирует модуль ловкости. Оставался лишь наномеч, но ведь всегда есть шанс, что противник повернется к тебе спиной. Особенно в пылу сражения. Достаточно лишь мгновения – реакции старого хищника хватит на то, чтобы нажать на курок.
* * *
Коррекционная машина, к которой Накамура подключил дочь, считала сознание Юмико и выдала ряд ошибок. Жизнь в девочке затухала. Система рекомендовала доктору оказать заключенному комплекс медицинских услуг. Да, заключенному… «Пробовал ли кто-нибудь прежде извлекать сознание умирающего ребенка с помощью этой системы?» – подумал Накамура. Коррекционный центр «Тиктоники» был одним из лучших в мире, но он был настроен на убийц и террористов, а не на детей. За время своей незаконной деятельности Накамура и Вэдимас спасли не одного ребенка. Но всех их поставляли уже извлеченными из поврежденных тел – хрупкие искрящиеся светом капсулы. И все они были детьми других людей. Когда спасаешь собственного, все иначе. Совсем не так.
Система запищала, предупреждая, что если заключенному не оказать помощь, то его жизнь закончится через двенадцать минут сорок три секунды. Эти четкие, фиксированные цифры заставили Накамуру онеметь. Двенадцать минут сорок три секунды – уже тридцать две, – и его ребенок перестанет существовать, канет в небытие, растворится в океане вселенского бытия, став пустотой. Тело перестанет вырабатывать нужную энергию, и сознание угаснет. Навсегда. Навечно…
Одиннадцать минут пятьдесят две секунды.
Накамура заставил себя двигаться. Коррекционная система выдала еще больше ошибок. Сознание Юмико исчезало, гасло. Доктор вырубил модуль защиты. Идеально сделать не выйдет. Не выйдет даже сделать сносно. Все будет плохо. Но Юмико будет жить. Обязана жить. Ради отца. Ради себя. Пусть хотя бы ради суррогатной матери, которую никогда не знала. Но жить. Цепляться за жизнь. В этом умирающем теле. В системе коррекции. В голове донора.
Где-то в коридоре застрекотали выстрелы, раздался крик умирающего силовика – Накамура не слушал. Случись сражение прямо за его спиной, он не обратил бы на это внимания. Сейчас главным было создать для сознания Юмико новую ячейку памяти в тюремной системе.
Девочка в коррекционной камере выгнула спину и начала задыхаться. Накамура заставил себя не смотреть на нее. Это тело уже не спасти. Оно умрет через… семь минут двадцать одну секунду…
Накамура закончил приготовления и активировал первый этап коррекции. Система предупредила, что на извлечение сознания потребуется четыре минуты сорок секунд. До смерти тела оставалось чуть больше. Анализ потерь воспоминаний составил диаграмму, обещавшую от пяти до тридцати процентов от общего сознания. Расхождение было слишком большим, но времени на проверку и повторный запуск не было.
Выстрелы и крики в коридоре стали громче – похоже, ад действительно разверзся, решив поглотить «Тиктонику». Девочка в коррекционной капсуле – и та вскрикнула. Вернее, вскрикнуло тело, уловив желание покидавшего его сознания. Крик вышел слабым, он заставил Накамуру снова онеметь. Система закончила изъятие сознания и предупредительно пиликнула. Накамура вздрогнул. Потери извлечения составили двенадцать процентов. «Двенадцать – это хорошо», – подумал Накамура, перенаправляя потоки системы в приготовленное тело донора. «Как ее звали? Кейко?» Накамура заставил себя не думать о том, что у той девушки был шанс на коррекцию, не думать, что он обманул систему и убил ее, уничтожив сознание.
Система снова запищала – тело Юмико умирало. Нейронный помощник посоветовал врачу воспользоваться автоматической реанимационной системой. Накамура отключил помощника – тело дочери уже не спасти, можно лишь попытаться спасти ее личность. Он проверил отчет передачи сознания в тело донора. «Коррекционная личность будет записана через три минуты восемнадцать секунд…» – сигнализировала система.
Накамура достал мертвое тело дочери из коррекционной камеры и отнес его к окну, где стоял операционный стол. В лучах заходящего солнца лицо девочки выглядело каким-то умиротворенным, словно ребенок просто заснул, – глаза закрыты, руки сложены на груди, рот приоткрыт… Накамура включил реанимационные системы, не собираясь ими пользоваться. Если все получится, то ему нужно подстраховаться, изобразить, что он пытался спасти тело и не рассматривал возможность переноса сознания. Он подумал, что если все получится, то он найдет для матери Вэдимаса другое тело. Иначе начальник «Тиктоники» никогда не простит его.
Пара случайных пуль, пробив стену, вспороли кушетку и пробили насквозь спинку жесткого стула. Сражение проходило где-то совсем рядом. Сражение, которое представлялось Накамуре столкновением двух армий, где смерть настигает солдат каждое мгновение… Еще пара случайных пуль пробили стену. Накамура почувствовал, как одна из них обожгла ему щеку. Он прижал ладонь к лицу, проверяя, нет ли крови, чтобы Юмико, очнувшись в теле взрослой девушки, не испугалась, когда он подойдет к ней. На лице крови не было. Кровавое пятно разрасталось на груди.
– Нет, – сказал причудливой судьбе Накамура. – Не сейчас. Не надо.
Но судьбе было плевать.
* * *
Макото поднимался по лестнице, оставляя за собой разрубленные тела силовиков. Он не считал, сколько забрал жизней, но сегодня, кажется, он уже превысил все прежние рекорды других убийц.
Раф Вэдимас ждал якудзу в одном из самых защищенных помещений реабилитационного центра. Шестнадцать силовиков рассеялись по углам, готовые открыть огонь. Если бы сейчас кто-нибудь решил ворваться в здание тюрьмы, то его, кроме электронных систем защиты, никто бы не встретил. Все силовики были здесь. И большая их часть уже была мертва, но об этом Вэдимас не особенно волновался – силовиков всегда можно набрать новых, благо, технократы подняли им уровень жизни так высоко, что желающих всегда будет больше, чем погибших. Единственным, что смущало Вэдимаса, было сообщение одного из силовиков о побеге.
«Зачем заключенному, успешно прошедшему корректировку, бежать из реабилитационного центра?» – спрашивал себя Вэдимас. О том, кто совершает побег, силовик не успел сообщить. Вэдимас надеялся, что это был Семъяза. Что ж, если якудза решил снова переступить закон, то делал он это ради Шайори. А если так, то они будут на одной стороне в битве против якудзы, которых прислал отец Шайори – оябун клана Гокудо. «Ничего личного», – сказал себе Вэдимас. Ничего личного, пока Шайори остается жива. Если она погибнет в «Тиктонике», тогда можно ждать неприятностей. Отец хочет наказать, убить дочь за предательство, но отец не простит, если кто-то другой поднимет на его дочь руку. Поэтому Вэдимас отправил Шайори в одну из самых защищенных частей помещения и велел трем силовикам приглядывать за ней. Вэдимас не думал, что якудза, который прорывался сюда, допустит оплошность и убьет дочь своего оябуна, но вот от случайной пули никто не застрахован. Поэтому пусть на пути пули окажутся силовики.