«Я – начало и конец», – думает Макото. Он не может связаться с кланом, но у него есть другие друзья. Один из них делает Макото на левой щеке татуировку «токи» – время.
– Что, просто иероглиф и все? – спрашивает он. – Никаких нейронных модулей?
– Модуль этого иероглифа у меня в сердце, – говорит Макото.
Он почти не ест, почти не спит. Он – призрак. Он – месяц. Он – неделя, день, час… Он – мгновение. И мгновения эти заканчиваются. Заканчиваются у беглецов. Грань пересечена, запретный плод вкушен. Вокруг тени – Макото не замечает людей, если их лица не похожи на лицо Шайори или Семъязы. Он – смерть. Встречи с ним стараются избегать все, включая бывших знакомых.
– Никто не сбежит от смерти, – говорит он силовикам, когда они пытаются остановить его, не обнаружив идентификационный модуль социального статуса. – Никто.
Макото достает наномеч. Толпа людей, которая окружала его мгновение назад, расступается, образуя круг. Бежать некуда. Силовикам – некуда. Они достают оружие. Макото не двигается.
– Смерть невозможно убить, – говорит он силовикам, активируя нейронную татуировку ловкости.
Силовики стреляют. Пули вспарывают пустоту, где мгновение назад стоял Макото. Три свинцовых шмеля. Они попадают в собравшихся зевак. Два мужчины падают замертво. Девушка кричит, вернее, пытается кричать, потому что пуля сохранила ей жизнь, но срезала нижнюю часть челюсти, свесившуюся на грудь, болтаясь на уцелевших мышцах и сверкая белыми зубами. В уродливом месиве, в которое превратилось лицо, видно, как извивается язык. Силовики пятятся, но толпа не выпускает их. Макото предлагает снова попытать счастье. Силовики целятся, но нажать на курок не решаются. Макото ждет несколько секунд, затем начинает приближаться. Наномеч рассекает воздух. Движения настолько быстрые, что три удара сливаются в один. Толпа ахает. Макото убирает наномеч в ножны. Тела силовиков разваливаются на части. Никто не пытается остановить якудзу с татуировкой иероглифа «токи» на лице. Он уходит, растворяется в толпе, активируя нейронный модуль маскировки раньше, чем перестают дергаться в судорогах разрубленные тела силовиков. И все это в центре Токио. Все это под пристальным взглядом систем слежения, записи которых попадают во все нейронные новости этого вечера. Народ негодует и требует крови.
Глава калана Гокудо просматривает нейронные новости молча. Он узнает Макото, но не узнает его взгляд. Этот человек больше не принадлежит клану Гокудо. Этот человек больше не принадлежит даже себе. Но как объяснить это силовикам, требующим ответов, денег, почтения и показательной казни свихнувшегося якудзы.
– Да, не очень хорошо для бизнеса, – говорит сингиин клана по имени Итиро.
– Ты посоветовал его мне, – напоминает оябун.
– Я знал его отца.
– Значит, это твоя ошибка.
Глава клана протягивает ему танто. Итиро кланяется, расстилает на столе белый носовой платок. Представитель заокеанских технократов растерянно смотрит, как сингиин отсекает себе фалангу левого мизинца, заворачивает в платок и молча возвращает вместе с танто главе клана. Мисору кланяется ему, забирает танто и платок с завернутой фалангой пальца.
– Избавься от Макото, успокой силовиков и общественность, – распоряжается оябун.
Сингиин снова кланяется, пятится к выходу и только на пороге поворачивается спиной, чтобы уйти, – это не страх, это почтение. Ван Паттен видел уже нечто подобное в других кланах. И это не пафос, нет. Это традиция. Это кодекс чести. Это патриархальный институт клана, сохранившийся с феодальных времен. Это сила, с которой нужно считаться и которую, вероятно, будет невозможно уничтожить изнутри, невозможно даже расшатать.
Ван Паттен не знает, как обстоят дела у технократов Севера, пытающихся наладить связи с другими кланами, но он почему-то уверен, что рано или поздно они придут к такому же заключению, как и он, – чтобы получить этот город и эту страну, одного сотрудничества с кланами мало, нужен полный контроль над ними, а лучше их полное уничтожение. Тогда страна будет готова к переменам. Тогда у этой страны не будет иного выбора, кроме как принять перемены. Не раньше.
Ван Паттен думает о том, что было бы неплохо встретиться с Яковом Юстом и договориться о временном перемирии, потому что пока они ведут экономическую и политическую борьбу друг с другом, им никогда не победить кланы, никогда не избавиться от их влияния. Тоталитаризм неизбежен, а каким он будет – технократическим или корпократическим – пусть решает время. Понимание мира и восприятие прав и свобод меняются с каждым новым поколением, с каждым новым витком технологической революции.
За океаном уже запущены проекты стерильных политически толерантных городов, население которых составляют исключительно синергики. Биоэлектронный мозг заставляет их жить как обычные люди. Они созданы не для того, чтобы облегчить людям жизнь, они созданы для того, чтобы слиться с людьми, стать примером спокойной, лояльной жизни, подчиненной написанным законам и согласованной с установленными правилами, где нарушения – и те запрограммированы и прописаны для совершения с последующим наказанием. Их жизнь установлена на достижение успеха – сама система устроена так, чтобы они добивались успеха, подавая пример другим. Пример терпения, толерантности, смирения и принятия установленных корпократами правил. Благодаря им и примеру, который они подают, общество рано или поздно придет к идеалу тоталитарного корпократизма.
Ван Паттен знает, что подобный проект запущен и в северных странах, только там вместо запрограммированных синергиков используют коррекционные тюрьмы, где неугодным переписывают личность, подменяя восприятия и память. Там у людей уже забрали имена, присвоив каждому индивидуальный номер – аналог заокеанского жидкого чипа идентификации социального статуса, но чип выжигает индивидуальность не так явно, открыто. Чип оставляет иллюзию индивидуальности, сохраняет понимание личности как таковой. Чип – это лишь форма контроля, деления, стимулирования. Какой смысл превращать человека в безропотную машину? Общество должно развиваться и иметь иллюзию свободы выбора. Вот здесь-то и происходит раскол заокеанских стран и Севера.
Тоталитарным технократам не нужны мыслящие личности. Они гонятся за подчинением и покорностью. Они стремятся превратить человека в машину, которая будет танцевать под музыку, поставленную правящей элитой. Тогда как тоталитарные корпократы считают, что люди должны для начала написать себе музыку, а потом уже правящие круги решат, что подходит для их общества, а что нет. Потому что общество – это ребенок, а правительство – его родитель. И если, обладая силой, все время издеваться над ребенком, то рано или поздно он вырастет и окрепнет, в то время как родители постареют и будут нуждаться в помощи. Но вместо помощи они получат то, что дали ребенку в детстве – игнорирование и жестокое обращение. Конечно, некоторые правители надеются, что смогут всегда оставаться молодыми и крепкими, держа своих подданных в смирении, оковах и без сил, но всемирная история уже доказала, что подобное невозможно. Да и прогресс, как правило, рождается в народе, а не в правящих кругах. И если не стимулировать эту отрасль, то развитие остановится, страна превратится в отстающую и ее благополучие рухнет под давлением извне и изнутри. Подобное правление возможно только в случае полной изоляции или тотального подчинения мирового порядка. Всемирная история знает попытки подобного.