– Михаил Васильевич, ты знаешь такого-то (называется имя человека, до недавнего времени он был послом)?
– Да, конечно.
– Мы решили закрыть ему выезд за рубеж в длительные командировки с женой. Представляешь, днями в одной компании зашла речь о том, что отдельным диссидентам удается совсем неплохо устраиваться в эмиграции. Так этот субъект заявляет: умный человек на Западе не пропадет. Себя, наверное, тоже в умниках числит. Прими, пожалуйста, к сведению, к тебе могут обращаться ходатаи.
Тогда же повели подкоп и под меня. Из США в Москву прибыл известный ученый. Американское посольство просит принять его в отделе ЦК. Что интересует профессора? Как функционирует высшее звено власти. Прекрасно. Есть возможность объяснить, почему при больном лидере далеко не всегда, правда, но в принципе возможны нормальные решения.
Как потом слышал, сведения, почерпнутые профессором из нашей беседы, привлекли внимание администрации в Вашингтоне. А у нас по руководству было разослано донесение КГБ, что американцы «разведывают механизмы принятия решений в Советском Союзе». Имя мое не упоминалось, но, прочитав материал в копии, я знал, кто может попасть в подручные чужой разведки.
Не было ли здесь связи между недоверием, поселившимся у Андропова, и сделанным мне с нажимом предложением отправиться послом в Токио? При первом же разговоре, который вел со мной секретарь ЦК И. В. Капитонов, я выдвинул три возражения: больная мать и нездорова теща, незнание языка и культуры страны, бессмысленность нахождения в Токио при заскорузлости тогдашних наших подходов к Японии. Не помогло. На политбюро постановили – посылать. И если бы не Брежнев, решивший перепроверить в личном разговоре со мной, как я в действительности настроен, лететь бы мне за тридевять земель. А может быть, я упустил свое счастье?
Из-за непродуктивного собеседования по Афганистану в конце 1979 г. желание выносить какие-либо свежие идеи на суд Андропова, честно говоря, пропало. Официальные контакты сохранялись. Как правило, по его инициативе и сплошь на каверзные темы. Чаще всего после разговора оставался осадок. Обидно было за человека. Проходит или уже прошло его время? Если отставить экономику, где ему было далековато до Косыгина, он на голову был выше остальных и лучше большинства в моральном плане. Обидно и за мою невезучую страну. Андропов приблизился к вершине власти, когда пробил ему час прощаться с жизнью. Физический недуг снедал личность.
Академик Г. А. Арбатов и обозреватель «Известий» А. Е. Бовин интенсивно старались после возвращения Ю. В. Андропова на Старую площадь снять некоторые заусенцы в его ставшем предвзятом отношении ко мне. В октябре 1982 г. у меня состоялись с ним две встречи, достаточно содержательные, чтобы здесь остановиться.
Но прежде – внешнее впечатление о человеке, которого я не видел три-четыре месяца. Очень он изменился. Андропов прочитал по глазам мой невысказанный вопрос и заметил:
– Врачи рекомендовали пройти курс похудения. С пуд сбросил. Как будто на пользу.
Лицо белое, спорит в цвете с седыми волосами. Непривычно тонкая шея, окаймленная ставшим вдруг необъятным воротничком сорочки. Голова кажется еще более крупной. Глаза тоже другие. Они не улыбаются, если даже Андропов шутит. Мысль из них не ушла, но добавилось озабоченностей и печали.
– У нас в распоряжении двадцать – двадцать пять минут, – говорит Андропов.
Докладываю отдельные вопросы, требующие санкции секретаря ЦК или его информирования. Две темы не обойдешь – Афганистан и Польшу.
Памятуя предыдущие обмены мнениями, концентрируюсь на обобщении разведматериалов Генштаба и КГБ. Подвожу аккуратно к выводу – мы увязли в Афганистане, американцам легче продвигать свои планы в других районах мира.
Ю. В. Андропов в реакции лаконичен:
– Думайте, Вашингтон собирался предложить нам разменять Афганистан на Никарагуа. Мы на это не клюнули.
Собеседника больше занимает, или он считает уместнее, говорить со мной о Польше. В период войны, замечает Андропов, надо было готовить платформу для национального согласия в Польше. Соскользнули на обычную схему, хотя она подходила для поляков еще меньше, чем для других. ПОРП в плачевном состоянии и не скоро оправится.
Со своей стороны подбрасываю тезис о типичных для всех европейских социалистических стран кризисных явлениях. На данном этапе Польша выражает их в наиболее яркой форме.
Андропов смотрит на часы:
– Мы превысили все лимиты, но разговора не завершили. Предлагаю встретиться послезавтра. Резервирую на это час. Для меня было бы интересно послушать твои оценки как по среднесрочным внешнеполитическим проблемам, так и по состоянию наших внутренних дел.
В названный день, хотя и не в назначенный час (секретарь проводил внеурочное совещание, судя по участникам, по Афганистану), я опять в кабинете Андропова. Он более приветлив. Выходит из-за стола, здоровается за руку, предлагает чай. И с места полный газ:
– Выкладывай, что надумал.
Ситуация подходящая, чтобы изложить озабоченности по поводу состояния советского общества, организационного и идейного уровня деятельности партии, функционирования госаппарата. Трезвоним о «монолитном единстве», когда вовсю идет дезинтеграция.
– Вы приезжаете в ЧССР, Польшу, ГДР. Собираются молодежь, люди среднего возраста, старики. Кто-нибудь запевает, абсолютное большинство знает слова песни и мелодию, поют вместе. А что у нас? Текст «Интернационала» на съезде раздаем, без бумажки члены партии и его не споют. Дезинтеграция берет начало с детских садов, школ, университетов. Можно год долдонить о равенстве и справедливости, но если летом, скажем, в строительном отряде на целину или в Нечерноземье едут все, за исключением дитя министра или заведующего отделом ЦК, то, считайте, два семестра в воспитательном отношении пропали зазря.
Андропов перебивает меня:
– Могу обогатить твои наблюдения собственным опытом. Придя в КГБ, я установил порядок, что в учебные заведения комитета принимаются юноши и девушки с девятнадцатилетнего возраста. Помогло. Ведь отбоя не было от звонков пап и мам. У всех чада прирожденные чекисты, и после средней школы, семнадцати – восемнадцати лет от роду, их пристраивали к нам в систему. Продолжай, пожалуйста.
Прохожусь по формализму. Все превратились в исполнителей при отсутствии руководителей. На секретариате обсуждаются какие угодно вопросы, в том числе важные для прогресса в конкретных отраслях промышленности (порошковая металлургия, новшества в технологии сталепрокатки, добыча угля), но только не собственно партийные дела и задачи. Структура аппарата ЦК копирует структуру Совета министров. Перед XXVI съездом я пытался через К. У. Черненко привлечь внимание к перекосам и необходимости устранить их. Безуспешно.
Почему секретариат не волнует, чем мы кормим народ духовно? Наши радио и телевидение ведут себя так, будто они владеют монополией на эфир. Реальная жизнь стала давно и совсем иной. Перевыполнением планов в прессе мы прилавков не наполним, а людей раздразним.