Посол есть только посол. Остается Крым. На самом полуострове точка встречи зовется теперь Ореандой.
Когда я приношу эту весть федеральному канцлеру, он в первую очередь спрашивает, не часть ли это Ялты. Признаюсь, что сам там не бывал, но, если не совсем забыл географию, Ялту и Ореанду разделяют несколько километров. В. Брандт раскрывает большой атлас и приглашает совершить прогулку по карте. Действительно, это разные населенные пункты.
Детали программы самого визита обговаривались с ведомством канцлера через специальных эмиссаров – розги за мою недогадливость и упрямство.
До отлета канцлера в Советский Союз оставалось несколько дней. Звонок от Э. Бара – не могу ли я безотлагательно приехать к Брандту. По интонации чувствую, какая-то неприятность. Срывается визит? Что еще должно было прийти на ум?
Через полчаса, быстрее из Роландсэка не получалось, я во дворце Шаумбург и поднимаюсь на этаж Брандта. Канцлер возбужден и не очень это скрывает.
– Могу без ужимок передать вам, что у меня сейчас на сердце?
– Вы знаете, господин федеральный канцлер, что во всех случаях я за максимальную ясность.
– Для вас не новость, как тяжело продвигалась выработка согласованного немецкого перевода четырехстороннего документа по Берлину. Вчера переговоры (именно переговоры) закончились. В ключевом слове («тайз») делегат ГДР пошел навстречу нашим настояниям. Так вот, после обнародования факта – немецкий текст согласован – делегат ФРГ был извещен, что представителя ГДР «неправильно поняли» и что сторона ГДР остается при прежнем своем толковании. Следовательно, версия ГДР будет расходиться с версией ФРГ.
– Это прискорбно, но не смертельно опасно. При всей важности точного немецкого перевода в случае возникновения разногласий между двумя германскими государствами в интерпретации урегулирований основанием для вычисления истины могут быть лишь оригинальные тексты, подписанные послами.
– Готов был бы принять этот тезис. Мог бы допустить, что людям, говорящим на одном языке, свойственно чаще не понимать друг друга. Но тут мы сталкиваемся с чем-то из ряда вон выходящим.
Брандт подходит к своему письменному столу, берет свиток, по внешнему виду схожий с телетайпной лентой.
– Вот утреннее сообщение от наших служб. В нем говорится, что делегат ГДР предпринял сознательный обман. Так называемое «неправильное понимание» было заранее спланировано. И самое прискорбное – этот обман в качестве некоего выхода из тупика подсказан вашим дипломатом. Сведения получены от источника, который пользуется нашим полным доверием. Надеюсь, вы допускаете, что мои коллеги и я осведомлены о многом из происходящего в коридорах власти ГДР? Наш боннский дом, предполагаю, тоже весьма прозрачен. Поэтому коварство на обеих сторонах себя не окупает.
– Брежнев и Громыко немедленно узнают все только что мною услышанное. Я обращу их внимание на то, что из Берлина в Москву поступает препарированная информация, требующая критического к себе отношения. При личной встрече с генеральным секретарем скажу в предельно прямых выражениях, что, начиная большое дело, от мелких козней и подвохов нужно отмежеваться. Любой капитал, политический в особенности, – это прежде всего доверие. А доверием можно злоупотребить только раз. Если я не встречу отклика у Брежнева, считайте, что в Бонне сменится советский посол.
– Буду признателен, если вы избавите меня от необходимости открывать обмен мнениями с Брежневым на крайне неприятной ноте. У наших правительств хватает забот и без того, чтобы самим изобретать новые.
Федеральный канцлер обращается к предмету предстоящего разговора с советским руководителем. Впервые в наших с Брандтом беседах возникает связка – политическая разрядка без военной разрядки не имеет надежного будущего. Пока это лишь размышления, прощупывание подступов к проблеме проблем, сокровенное видение.
Необычный тип визита В. Брандта располагает к демонтажу заповедных зон, не отступаясь от своих внутренних ориентиров и ценностей. Для этого надо совсем немногое и почти недостижимое – будучи политиком, оставаться человеком. Не наместником Творца, не мессией и не племянником дьявола (помните присказку про Дизраэли?), а одним из людей, назначенных судьбой управлять другими людьми. Прежде всего и главным образом человеком, не обязательно себе во благо.
Кое-что о «мудром учителе» и его «любимом ученике».
Брандт вылетел в Крым 16 сентября. Значит, я был у Брежнева 15 сентября. В кабинете генерального секретаря нас четверо: хозяин, Громыко, Самотейкин и я. Предчувствие меня не обмануло. Скапливавшиеся несовместимости когда-то должны были выплеснуться наружу. С этого дня мы с министром двигались разными маршрутами. Они могли быть параллельными или на протяженных участках совпадающими. Но легенда о «мудром учителе» и «любимом ученике» приказала долго жить.
Начало разговора грозы не предвещало. Брежнев в подтянутой форме и хорошем настроении.
– Брандт, наверное, думает, что я в Черном море плаваю. Вместо этого мы на Старой площади заседаем. Как канцлер себя чувствует, какими заботами живет? Чего нам ждать от ФРГ? Мы западных немцев приглашаем в друзья, а они упираются.
Слово за слово – у меня возникает чувство, что генеральный моей гневной депеши не видел. Ну что ж, выложим карты на стол.
– Не знаю, дошла ли до вас, Леонид Ильич, моя филиппика по итогам беседы с канцлером на прошедшей неделе. Брандт приглашал меня к себе, чтобы, по сути, заявить протест…
– Какая телеграмма? От какого числа? Андрей, почему мне ее не доложили?
Громыко, метнув в мою сторону сердитый взгляд, произносит:
– Леонид, я тебе излагал ее содержание по телефону.
– Можно продолжать?
Брежнев кивает в знак согласия.
– Протест формально касается эпизода, коих в истории дипломатии пруд пруди. Но в нынешних конкретных условиях, когда становится на ноги нечто большее, чем только новая «восточная политика» Бонна, деталей нет. Отклонение от договоренностей на миллиметр может вызвать необозримые последствия.
Излагаю, как происходила выработка «общегерманского» перевода текста четырехстороннего соглашения с заключительным сальто-мортале на стороне ГДР. Вроде бы к этому «шедевру» дипломатического искусства оказались причастны советские представители.
Министр перебивает меня:
– Вы больше верьте тому, что вам Бар внушает.
Пропускаю реплику Громыко мимо ушей.
– В Германии с сохранением тайн обстоит не шибко ладно. Решающим аргументом в спорах между ними был и остается – «мы же в конечном счете немцы». БНД информирует о происходящем и правительство, и оппозицию, иногда путая очередность. Брандт не исключает, что еще пара-другая свидетельств неискренности, особенно в действиях Советского Союза, может склонить чашу весов в пользу противников социал-либеральной коалиции.
Громыко опять перебивает: