– Спасибо. Почему вы так добры ко мне?

– Ты очень необычная покупательница. Да, вот еще что: этот жуткий баул, – она показала рукой на сумку-рюкзак, в которую Маша сложила старую одежду, – можешь пока оставить у меня.

Маша зашла обратно за ширму, переложила деньги в бархатную сумочку, затем, еще раз поблагодарив продавщицу, обменялась с ней телефонами и, отдав ей свое потрепанное барахло, отправилась в салон красоты.

… Знакомый подъезд, знакомая лестница с деревянными перилами, знакомая дверь, знакомая кнопка звонка… Алка стояла на пороге точно такая же, какой ее запомнила Маша." Ничего в ней не изменилось. Хотя нет. Пожалуй, появилась в ее фигуре неяркая, но заметная женственность. Да, пожалуй, она даже стала привлекательной. Это при том, что сейчас она без макияжа, в растянутых на коленках спортивных штанах и полосатой футболке.

– Вам кого? – спросила она, во все глаза разглядывая молодую и роскошную красотку на своем пороге.

– Простите, – затеяла игру Маша, – мне правильно сказали адрес, тут ли живет девушка по имени Алла?

– Да, это я.

– Очень рада. Мне о вас рассказывали много хорошего.

– Кто, если не секрет?

– Помните ли вы девочку, которая до девятого класса училась с вами? Ее звали Маша.

– Ах, так это она вас прислала? – оживилась Алка и тут же прозрела: – Машка, ты?!

Они обнимались, смеясь и отступая на шаг, разглядывали друг друга… Алка покачала головой:

– Ёлки! Какая ты!..

– И ты тоже стала симпатичной.

– «Тоже», – передразнила Алка, – от скромности ты не погибнешь. А вообще-то правильно. Я всегда была пацанкой, пацанкой и осталась. Ну где ты, как ты? Где учишься или работаешь?

– А ты?

– Я – в политехе, на физмате, представляешь, занесло? А ты небось в университете?

– Я пока отдыхаю.

Возникшая после этих слов неловкая пауза затянулась, но Алка вовремя нашлась:

– Да что мы тут в дверях стоим? Проходи.

Алка для приличия поотказывалась от подарочных духов, но, конечно же, приняла их, и сейчас обе умирали от удовольствия: Алка – разглядывая и обнюхивая флакончик, Маша – наблюдая ее ребяческую радость.

– Знаешь, – призналась она, – а я ведь дома-то еще не была.

С трудом оторвав взгляд от подарка, Алка уставилась на Машу:

– Ты что, не с ними приехала?

– Нет. А почему…

– Да ведь они за тобой в Ленинград улетели!

– Куда?

– В Питер. В среду.

– Приплыли… – мрачно констатировала Маша. – Слушай, у меня даже ключа от квартиры нет.

– Ну и ладно. У меня поживешь. Куда они денутся? Через пару дней примчатся.

– Не уверена. Меня уже сто лет в Питере нет. Сейчас мама, небось, всю милицию там на уши поставила, по моргам мечется.

– А где ты была?

– Та-ак, – неопределенно протянула Маша вместо ответа. И вернулась к прежнему: – Что делать-то?

– Телеграмму дай.

Маша на минуту задумалась, потом согласилась:

– Придется. Но ведь потом, когда они домой примчатся, начнется… Отцу-то я записку оставила, что все в порядке, чтобы не искал, ему достаточно. А маме все объяснить придется.

– А что объяснять? Где ты была? Откуда у тебя все это? – она сделала неопределенный жест рукой.

– Ой, ну ты-то хоть не доставай, ладно? Я все тебе расскажу, только потом. А сейчас я хочу умыться, хочу есть, хочу отдохнуть и так далее.

– Правда, дура же я! – встрепенулась Алка. – Ты же с дороги. Иди в ванную, а я пока на кухне сварганю что-нибудь. А вообще-то, – она взглянула на часы, – сейчас мама с Никитой придет, она нас и покормит.

… Когда Маша проснулась, было уже девять вечера. Алкина мама снова хлопотала на кухне. В комнате стоял полумрак. За окном шелестели тополя.

«Как здесь хорошо, – подумала Маша, – даже не ожидала, что могу так соскучиться по своему городишке…»

В дверь заглянула Алка и, увидев, что глаза Маши открыты, обрадованно воскликнула:

– Ну, слава Богу, проснулась! А я уже думала, будить придется. Вставай бегом, умывайся и одевайся. Мы идем к моим в общагу.

– Куда? – не поняла Маша.

– В общежитие, к моим одногруппникам.

– Зачем?

– Пьянствовать! – радостно сообщила Алка. – У мальчика одного день рождения сегодня.

– А как на меня смотреть будут, я же чужая?..

– «Чужая», ну ты скажешь! Да у нас в группе одни мужики. Для них симпатичную девчонку привести в компанию – лучший подарок.

И действительно, Алкины одногруппники выказывали Маше такую бездну внимания, что она очень скоро стала чувствовать себя среди них, как рыба в воде. Правда, где-то в глубине души по своему житейскому опыту она ощущала себя много старше всех этих ребят – своих одногодок, но все равно ей было приятно. Пили водку, пиво и какую-то жуткую «клюковку». Закусывали каким-то странным салатом и консервами. Гремела музыка.

После часа брожения, смены кавалеров и собеседников ситуация стабилизировалась: от Маши уже не отходил плечистый светловолосый юноша по имени Сережа, почувствовавший к себе ее особую благосклонность. Он действительно понравился ей. Не настолько, конечно, как казалось ему, но все же, когда он, танцуя, нагло и одновременно застенчиво попытался ее поцеловать, она не отстранилась. Только перед глазами ее при этом стояло совсем другое лицо.

Пить таким образом – по-студенчески – большими дозами, мешая напитки и практически без закуски, Маша привычки не имела. Отчего и напилась в зюзю. Проснувшись среди ночи в Алкиной постели, томясь от подступавшей к горлу дурноты, она тщетно пыталась вспомнить, что было потом. Помнила какие-то разговоры по поводу того, что кончается спиртное… Но потом оно откуда-то появилось. Помнила, как Алка и Сережа, поддерживая с двух сторон, усаживали ее в такси…

4.

– А теперь выкладывай все, – потребовала Алка, сев на стул перед кроватью.

– Что все? – лежа в постели, жалобно спросила Маша, мучимая абстинентным синдромом.

– Все, Мария, все, – продолжала наседать подруга, нахохлившись, как воробей. – И где ты была, если не в Питере, и чем занималась, и главное, откуда у тебя деньги? Ты хоть помнишь, что ты отчебучила вчера?

– Нет. А что я отчебучила?

– Когда стало нечего пить, парни решили скинуться. Стали собирать деньги – выворачивать карманы, у кого сотня, у кого две. И тут ты… – Она прервалась. – Ну что, вспомнила?

– Рассказывай, рассказывай, ничего я не помню, – нетерпеливо попросила Маша, хотя что-то она вспомнила: какое-то щемящее чувство жалости и братства и желание осчастливить…