Петя опять кивнул. Он хотел еще спросить, но блин жевался медленно, а с набитым ртом говорить было несподручно.
– И твой дед Петр мог стать известным, да вот не судьба, видно. Он был очень умным.
Петя в третий раз кивнул и, несмотря на все еще набитый рот, сказал:
– Я помню. Он очень умный был.
– Да? А что ты, например, помнишь? – заинтересовался папа.
Петя проглотил и посмотрел на портрет:
– Ну, например, я помню, как мы сидим на кухне, и мама готовит блины. Не такие, как этот, а нормальные. А мне что-то их совсем не хочется. Тогда дед берет один блин и говорит вместо него: «Ты знаешь, Петя, для чего котенок – котенок?» Я догадался, говорю: «Для того, чтобы с ним играть!» Дед: «А для чего стул?» – «Чтоб сидеть!» – «А для чего блин?» – «Чтобы съесть!» Ну, я и съел.
Петя замолчал. Папа недоуменно поднял брови, хотел сказать, что этот пример вовсе не может быть иллюстрацией дедушкиного светлого ума, но не сказал, брови вернул на место и промолчал. А Петя добавил:
– А я потом весь день ходил и думал: а для чего я, Петя?
– Вот как? – опять заинтересовался папа. – Серьезный вопрос для трехлетки.
– Мне тогда почти четыре было, три года и десять месяцев.
– Откуда такая точность?
– С открытки. – Петя кивнул на «елку-пароход». – Это все в один и тот же день было. Тогда еще вы меня с нашей соседкой Викой одних оставили. Вынужденно. А мы с ней стали елку наряжать. И я нашел спрятанный подарок от Деда Мороза.
Сергей встал, взял в руки открытку, перевернул, прочел подпись деда.
– Ну у тебя и память. Дата стоит, да. Но все равно, запомнить такие подробности, и про елку, и про подарок…
– А это я сейчас лежал в ванне и вспоминал, – объяснил Петя.
Отец положил открытку обратно. Равнодушно положил, как и Вика несколько часов назад. Петя понял, что о гении интерпретации с ним можно разговора не начинать. И все-таки как узнать доподлинно, родной он или нет? Даже если гениальность не передается по наследству, все равно это важно. Обманывали его все эти годы или нет? А может, сейчас признаются? Может, окольными путями попробовать?
– Па!
– А?
– А тебя в детстве наказывали?
Отец, оторванный открыткой от созерцания портрета, теперь вяло перебирал книги. Петя, пока отбирал свои стопки, раскурочил два шкафа, и теперь свалка на полу была конкретная.
– Да, конечно, наказывали.
– Например…
– Например, меня после пятого класса в «Орленок» не пустили. Был такой лагерь. Бабушка – не твоя бабушка, а моя бабушка, твоя прабабушка, – принесла путевку. И у Кольки, моего друга, была путевка. Мы с ним планы строили грандиозные! И тут выяснилось, что у нас с ним четверки по русскому натянуты, чтобы картину успеваемости не портить, школа там в каком-то конкурсе участвовала. А на самом деле трояки у нас. Ну, и Кольку все равно пустили, а меня наказали. Долго я потом родителям этого простить не мог!
– А вот… – начал Петя, но перебить папу не получилось.
– И, главное, когда я уже вырос, как-то раз вернулись мы к этой теме, и тут выяснились интересные подробности. Оказалось, что и четверка у меня была настоящая, а не натянутая, а припугнули, чтобы я усерднее занимался. И еще оказалось, что тройка была только поводом; что меня, домашнего мальчика, просто боялись отпускать одного. И про Кольку я много чего интересного узнал…
Отец замолчал. Петя полагал, что его сейчас понесет вспоминать про Кольку, но отца не понесло, он вдруг уткнулся в какую-то книгу.
– А в угол тебя ставили?
– А? В угол? Да, бывало пару раз.
– Пару раз?
– Ну, может, больше. Не помню.
– Па, а дед тебя бил когда-нить?
– А? Что? А, да, кстати, бил однажды! – Отец закрыл книгу, отложил ее, встал с корточек. – Надо же, я и забыл!
Он опять подошел к портрету, но взгляд его был теперь другим, нормальным, не отрешенным.
– Но там такое дело было…
И отца понесло. Из его зашкально-эмоционального спича Петя понял только то, что досталось отцу за дело, и дед был в совершенно стрессовом состоянии, и что не так уж и досталось, и что вообще, по большому счету, такое происшествие не в счет. Ну, не в счет наказания. Ну, в смысле не то, что, мол, вот взяли и выпороли. Петя зевнул.
Отец заметил зевок и закруглился:
– Ладно, давай считать вечер воспоминаний оконченным. Доедай блин и пошли спать.
– Мы сегодня тут ночуем, не у теть Лены?
– Да-да. Это мы из-за мамы тут не ночевали, она не хотела. Ну, пусть. Ты ж понимаешь, женщины – существа нежные и мнительные.
Петя проглотил предпоследний кусочек блина и пошел помогать стелить постели. Пододеяльники решили не натягивать – на две ночи смысла нет.
– Хотя мне, может, придется задержаться, – вдруг сказал папа. – Тогда я тебя на «Сапсан» посажу, а там мама встретит.
– Сам доберусь, не маленький! А что у тебя за дела?
Отец замялся, потом сказал:
– Понимаешь, тут две небольшие проблемы. Одна с завещанием, оно неофициальное, совсем неофициальное, на словах. Но – последняя воля. Впрочем, там ничего серьезного, мелочь, просто надо решить, как быть.
– А вторая?
– Мы с мамой не смогли найти шкатулку с бабушкиными украшениями.
– О-па!
– Вот тебе и «о-па»!
– Это та, которая в шкафу за старым чемоданом хранилась? Я еще играл с ней в детстве, да? Два отделения, одно было заперто.
Отец кивал, кивал и кивал.
– Вот она и исчезла. Причем странно исчезла, ведь в квартиру никто не заходил, папа упал на лестнице, выходя из подъезда. Первыми в квартиру после его смерти вошли мы с мамой. Дверь была не вскрыта.
– А запасные ключи у кого-нибудь были?
– Нет. Катя отрицает, у Лены точно не было.
– А у соседей?
– Из соседей к деду только Вика постоянно ходила играть на рояле, но у нее и у ее мамы точно не было ключей.
– Ты уверен?
– Стопроцентно.
– Почему?
– Я не хотел тебе говорить, но… Дело в том, что эта Вика, хотя и талантливая девочка, немного… нечиста на руку. Вот ты говоришь, что помнишь тот день, когда она осталась тут с тобой перед Новым годом.
– Да, отлично помню, и что?
– Так вот в тот день Вика украла несколько уникальных елочных игрушек – действительно уникальных. Еще стянула икру из холодильника – две банки. И еще кое-что… Твой дед никогда ей не доверял и не оставлял в квартире одну.