* * *
Выставив голову из дыры, Уги-Уги посмотрел в провал. Там плескалось желтое световое озеро, на поверхности которого лениво парили, описывая круги, около десятка пауногов. Глаза монарха тут же заслезились от бьющего снизу света, в голове загудело. Уже давно желтое сияние постепенно просачивалось под череп и разъедало мозг, покрывая его медленно вспухающими и лопающимися пузырями. А если монарх выглядывал в провал, то его словно били по затылку пыльным мешком с гношилем: столб света начинал извиваться, все плыло, гудение в голове становилось надсадным, а в окружающем пространстве, затянутом бледной дымкой, появлялись щели, сквозь которые заглядывали чьи-то нечеловеческие глаза.
Все же Уги-Уги некоторое время оставался в той же позе, хотя смотрел не на озеро кипящего света и пауногов. Под отверстием, из которого он выглядывал, протянулась открытая галерея, узкая и полутемная, обрамленная свисающими вдоль склона толстыми желейными корнями. На галерее этой находились люди.
Не безкуни – с ними толстяку приходилось сталкиваться уже трижды, их сразу можно было узнать по дерганым жестам. Нет, внизу были обычные люди.
Тяжело ворочаясь, Уги-Уги выбрался обратно и повернулся к Нахаке. Она сидела на корточках под стеной, чуть покачиваясь. На синей коже темнели кровоподтеки, лицо заплыло после многочисленных ударов. Туземка и раньше не проявляла строптивости, являя собой почти идеал послушания, теперь же окончательно превратилась в бессловесное, лишенное воли и чувств существо, в безмозглую рабыню, умеющую лишь подчиняться. Она даже не хныкала, когда Уги-Уги бил ее. Такая равнодушная покорность лишала ее существования в глазах монарха всякого смысла. Зачем нужна женщина, если она не замечает тебя? Пора было избавиться от Нахаки: бросить в провал или задушить. А еще лучше сначала второе, а после первое.
Так и сделаю, решил он. Ниже, в галерее.
– Лад, вставай, – буркнул Уги-Уги, направляясь к ведущему вниз туннелю. – За мной иди.
Сделав еще шаг, он повернулся, ощущая, что движения даются легче. Теперь он мог быстрее взмахивать руками, проворнее переставлять ноги: питаясь одними кисляками, но даже ими не имея возможности наесться вдосталь, Уги-Уги похудел. Это было невыносимо, он так гордился своим большим красивым телом, ведь оно – признак богатства и власти, не всякий синекожий обитатель Суладара за сутки съедал столько, сколько монарх уминал во время перекуса перед обедом!
Но сейчас он думал не о еде. Услышав приказ, Нахака поднялась на ноги, качаясь от слабости; хозяин почти не кормил ее, лишь иногда бросал кусочек старого полувысохшего кисляка, который не мог сжевать сам.
Вдруг он заметил, что в облике наложницы что-то изменилось.
Монарх схватил ее за плечи, притянул ближе, заставил поднять лицо и заглянул в глаза. По краям зрачков появились два колечка из желто-рыжих пятнышек.
– Ха! – выдохнул толстяк, вспоминая горящие безумным блеском глаза безкуни, которых убил недавно. Он понял: такие же пятна мерцают теперь и в его собственных глазах, и отметины эти связаны с бьющим со дна провала светом. Череп Уги-Уги полнился низким рокочущим шумом, сквозь который иногда прорывались угрожающие голоса – какие-то существа, живущие позади желтой туманной пелены, желали убить его. Временами монарх верил в то, что это не видения, как после гношиля, что его и вправду хотят уничтожить создания, обитающие на задворках реальности, в ее потаенных закоулках, темных нишах и заброшенных кладовых, которые, будто улитки – корпус корабля, облепили тело нормальной, привычной действительности.
Уги-Уги толкнул Нахаку перед собой и заспешил вниз по коридору. Ему хотелось побыстрее убить тех, кого он заметил внизу, а после расправиться наконец и с ней.
* * *
Смолик проснулся на очередном повороте, четвертом по счету.
– Кажется, приближаемся к месту, с которого началась круговерть, – пробормотал он, потягиваясь. – Что это значит... пора останавливаться, а?
Минуло уже много времени, с тех пор как Тео под горой кальмаров вошел в пузырь. Припомнив, какие манипуляции совершал прежде, он снизил скорость, уселся и вытянул ноги, с вновь пробудившимся любопытством разглядывая окружающее. А оно изменилось, очень изменилось! Все вокруг стало перекрученным и будто изломанным, как если бы из недавно построенного городского квартала с новенькими домами капитан забрел в развалины. Травянистый свет приобрел нездоровый, неприятный для глаз оттенок, он мерцал и будто пузырился, мелкие волны пробегали по желе, сталкивались и плескались. То и дело сфера проносилась мимо красных полос – здесь словно произошло внутреннее кровоизлияние в теле мира; все чаще в мягком стекле попадались обширные прорехи и зигзагообразные трещины. Пока что ни одна из них не пересекла наполненную воздухом дорогу-трубу, по которой несся пузырь, и Тео гадал, что будет, если это случится.
Потом шар еще замедлил ход; слева началась широкая пещера с мерцающими стенами. На дальней ее стороне зиял пролом, сквозь который внутрь вдавался узкий конец густого желтого свечения. Будто опрокинувшийся горизонтально остроконечный утес – фрагмент, отколовшийся от чего-то еще большего и состоящий из спрессованного в плотную массу света. Из пола пещеры торчало нечто, напоминающее уже знакомую Тео почку. Желтый утес своим концом пробил ее. Два о?ргана, мимо которых раньше пролетел шар, казались живыми, во всяком случае, в них что-то двигалось и они пульсировали, но этот, раздавленный, застыл в неподвижности. Покрытая пузырями розовая кашица, выплеснувшаяся наружу после удара и теперь застывшая, покрывала пол пещеры.
– Ух! – только и сказал Смолик, разглядев все это. – Будто... будто большое яйцо вкрутую, без скорлупы. И по нему ударили палкой. А эти что там делают?
Еще не успев закончить фразу, он понял: серапцы молились. Молились этому странному образованию, раздавленному вершиной упавшего светового утеса. Они стояли на коленях спиной к дороге-трубе и кланялись, касаясь лбом пола пещеры.
Тео недолго видел эту картину: шар взлетел, по крутой дуге устремившись вверх, чтобы через несколько мгновений вновь изменить направление и снизить скорость. Труба стала горизонтальной, мягкое стекло расступилось – и вокруг распростерся огромный, протянувшийся до самой поверхности провал.
Его стены были покрыты разорванными желейными корнями. Основание того утеса, чья вершина уничтожила почку в пещере, виднелось в самом низу, на дне, выступая из обширного пролома.
Труба, по которой летел пузырь, здесь изгибалась в горизонтальной плоскости, напоминая подкову. Внизу вяло плескалось озеро густого желтого света, на поверхности которого плавало больше десятка пауногов. Они тихо покачивались, будто палые листья на луже эфирного пуха. Утес имел ту же природу, что и мягкая гора кальмаров; Смолик решил, что они, быть может, когда-то даже были одним целым и лишь перед самым падением раскололись. После этого утес, рухнув на более рыхлый, мягкий участок острой вершиной вниз, пробил глубокую дыру, ну а та часть, которая впоследствии стала желейной горой, образовала углубление, долину в джунглях Гвалты. Так или иначе, испускаемый горой свет казался живым, чистым, Тео припомнил, что он даже бодрил, будто легкое вино, – быть может, потому, что кальмары поддерживали в нем жизнь. А этот утес излучал сияние иной природы, едкое и будто грязное. Лежащий на дне провала исполинский осколок разлагался – он погиб от удара.