Но теперь он убил тех, кто, в отличие от команды ладьи, врагами так и не стал. Умерли они невиновными, во всяком случае, по отношению к Гане. Он не мог понять, в чем причина неприятных ощущений, той внутренней, нефизической боли, которая почему-то не возникла после уничтожения враждебной команды ладьи, но появилась теперь из-за этого тройного убийства, – и мучился, не находя ответа.
Или на него повлияло открытие, что мир живой? Каким-то образом в сознании Ганы человек стал соотноситься с миром, и убить человека значило теперь нанести вред Аквалону. Мертвый человек исчезал из жизни почти бесследно, тут не было ничего страшного или неприятного. Но заставить уйти в небытие целый мир... на такое Гана решиться, наверное, не мог бы.
Все еще хмурясь, он уселся на стянутое хитиновыми ремнями мягкое тело, сунул руку в складку и сильно вдавил палец в мягкий кожаный клапан, напоминающий тот, что был на рукояти крона. Внизу булькнуло, что-то сдвинулось, провернулось, из трубы сзади выплеснулся холодный сизый дымок, и тварь рванулась наискось вверх, так что щупальца ее отклонились, будто в порыве сильного ветра.
По вершине стены между двумя невысокими брустверами тянулась открытая галерея. С внутренней стороны в камнях были проходы через каждую сотню шагов, вниз от них вели деревянные лестницы.
Тела лежали далеко слева и справа. Не покидая спины паунога, Гана нашел утопленное во внешний бруствер железное кольцо для факела, вращая кожаные наросты, заставил тварь поднять одно щупальце, просунуть в кольцо и взяться покрепче. Затем перепрыгнул на стену.
Пауног качнулся и стал опускаться; достигнув своей обычной высоты, вытянул щупальце вверх и повис наискось, прижавшись боком к стене.
С вершины Тулага увидел небольшое темное кладбище и сад. Дальше были дворцовые постройки, там уже горели огни, раздавались голоса и музыка. Гана сошел по лестнице, проверил, удобно ли выхватывать крон, похлопал себя по бокам, пытаясь добиться того, чтобы висящие под рубахой кошели и ножны не слишком выпирали, отряхнулся и пошел дальше.
Сначала он заметил двоих стражников, стоящих спиной к нему, затем толпу и край фургона, в воздухе над которым что-то висело. Раздалось шипение, а после смех.
Гана пригнулся. Стражники, весело переговариваясь, пошли прочь и скрылись за углом канструктианского святилища. Он выпрямился и праздной походкой направился к толпе, с любопытством разглядывая происходящее.
Приземистый, напоминающий сундук фургон был накрыт пологом из разноцветной ткани, украшенной рисунками и вышивкой. Над четырьмя углами, привязанные веревками за кольца в деревянных брюшках, висели игрушечные винтолеты; широкие пропеллеры вращались с низким гудением, в создаваемых ими потоках воздуха весело полоскались подвешенные на проволоке флажки. Перед фургоном полукругом стояли зрители, в основном дворцовая прислуга и свободные от работы стражники, наблюдающие за артистами: жонглерами и акробатами. Пройдя по дорожке из щебня, Гана встал позади толпы. Будто выглядывая из-за голов, повернулся лицом к фургону и даже приподнялся на цыпочках, хотя на самом деле шарил взглядом по двору и зданиям вокруг. Дом, где он когда-то убил королеву, был далеко слева, а башня, под крышей которой находилась спальня Гельты, за фургоном. Впрочем, неизвестно, там ли сейчас принцесса... стоило, видимо, задать соответствующий вопрос какой-нибудь служанке, оставалось лишь найти естественную причину для любопытства. Дальше надо будет провести Гельту через кладбище, забраться на стену, спрыгнуть на паунога и таким образом покинуть дворец. Хотя он не был уверен, что тварь сможет нести двоих, тем более через некоторое время после заката она всегда начинала двигаться медленнее, потому, видимо, что питалась лучами светила. Впрочем, Гельта не была тяжела...
В толпе раздались аханье и смех, что вернуло внимание Ганы к импровизированной арене. Он слышал про паровые цирки, среди которых были те, что давали выступления в одном и том же месте, на аренах в больших зданиях, а были и странствующие труппы. В Претории он несколько раз видел выступления последних, самых смелых среди них, которые решались путешествовать по островам Таит. Сюда, на Да Морана, приехал именно такой цирк.
Теперь на арене – то есть на площадке перед фургоном – крутилось широкое горизонтальное колесо, насаженное на воткнутую в землю железную ось. Внутри колеса булькало и стучало, из отверстий по ободу били шипящие струи пара, заставляющие железный круг вращаться. На верхней плоскости кувыркался акробат в черном трико: беспрерывно делал заднее сальто, выгибая спину, упираясь в ступицу то ладонями, то ступнями, кружась с той же скоростью, что и колесо под ним, и оставаясь на одном месте. Рядом двое жонглеров подбрасывали и ловили факелы, еще двое тхайцев играли на дудках, одновременно стуча в барабаны; между ними, привязанная к их поясам, тянулась веревка, на которой болтался десяток беспрерывно то разгоравшихся очень ярко, то почти гаснувших разноцветных фонариков. Красный, зеленый, синий и желтый свет плясал на лицах и фигурах зрителей, полоскался на бьющих из колеса струях пара, разбрасывая во все стороны извивающиеся в дикой пляске тени. Позади трое циркачей сноровисто устанавливали вытащенный из фургона железный столб высотой локтей в тридцать. С верхушки свисала цепь, на конце которой была деревянная люлька.
Голоса зрителей стали громче, и некие новые нотки – уважительности, почтения – вплелись в них. Тулага замер, пожирая глазами две фигуры, что приближались от центральной башни. Гельта в пышном платье с кружевами и бантами шла, опираясь на руку принца, облаченного в черный костюм. Позади шествовал Трэн Агори, по сторонам – шестеро стражников, трое чернокожих и трое белых, первые с копьями и длинными овальными щитами, прикрывающими их от шеи до колен, вторые – со взведенными пистолетами и тоже с щитами, но небольшими, круглыми, закрепленными на запястье левой руки.
Гана наблюдал за принцессой, приоткрыв рот. Он давно не видел Гельту, и теперь, как кувшин – дорогим вином, наполнял свое сознание видом ее фигуры, спокойного, немного сонного лица и белоснежных волос. Экуни Рон приостановился, будто сомневаясь, стоит ли им приближаться к толпе, наклонившись к невесте, спросил что-то, она же повернула к нему голову и с мягкой улыбкой ответила.
Тут музыканты у фургона заиграли громче. Раздалось громкое шипение. Принцесса с любопытством оглянулась, потянула Рона Суладарского за рукав... в жесте этом было что-то разом и детское и женственное, так что Тулага едва сдержал мучительное желание, растолкав людей, наброситься на принца с кулаками... А еще лучше – послать световой дротик ему между глаз.
Экуни кивнул, в сопровождении стражников они направились к фургону. Слуги принялись кланяться, расступаясь. Толпа разделилась на две половины, открывая арену для взгляда Тулаги. Рон и Гельта прошли вперед и остановились, глядя на выступление. Лицо того, кто завтра должен был стать королем и мужем, оставалось спокойным, холодным; будущая королева наблюдала за происходящим с легкой мечтательной улыбкой. Когда играющий на диковинном струнном инструменте артист присел, а жонглер, не прекращая подбрасывать факелы, вспрыгнул ему на плечи, Гельта подалась вперед. Музыкант выпрямился, жонглер опасно закачался на нем, и принцесса ухватила Рона за локоть. Улыбнувшись краем губ, он похлопал по ее запястью. У Ганы от ревности свело желудок и заслезились глаза. И принцесса будто ощутила что-то – моргнула, обернулась, выискивая кого-то в толпе, но, будучи невысокого роста, не увидела его из-за голов.