Ты заметил, как я их разглядываю, и заинтересовался.
Уже давно прошло то время, когда мне нужно было уходить, и вот наконец собрав в кулак всю силу воли, я сделала это.
П, О. Кажется, там было еще Р.
Ящик, Задняя часть ящика. Я помню тот ящик и еще много таких же. Они сложены в штабели вдоль стен подвала. Но я никогда не видела на них букв.
П, О, а еще мне помнится, что там была Х.
П, О и, кажется, Р и Х.
Он притащил их ко мне рано утром, когда я еще спала, и поставил рядами вокруг. Это было похоже на решетки тюрьмы.
– Не трогай ничего, – сказал он. Не зажигай свеч, если хочешь дожить до завтра.
Я послушалась, хотя меня меньше всего интересовало, наступит ли завтра или нет.
П, О, Р, Х.
Свечи.
Порох.
Я вспомнила слово. Мужчины отправятся к Росвелл Лендингу, в четырех милях к востоку на берег реки. Там они будут ждать тех, кого созовут гонцы – мальчишки в рубахах с вышитым посланием на спинах. В Росвелл Лендинге они попытаются удержать противника так долго, насколько хватит пороха и патронов.
В кузне кипела работа: Гораций Брон переплавлял все железное, что мы могли найти, в пули для мушкетов. Женщины тащили сковородки, мужчины – гвозди, инструменты и подковы.
Женщины должны собрать детишек и ночью переправить их в Охотничий приют в восьми милях к юго-западу. Мы очень надеемся, что захватчики туда не дойдут, по крайней мере до весны.
Даррелл пойдет с мужчинами, мама останется здесь, чтобы лечить раненых. Мама – храбрая женщина. Вполне возможно, что захватчики доберутся до нее раньше, чем раненые. Она уже не молодая, но и не старая, и очень сильная. Когда она улыбается, ее можно назвать красивой. Я боюсь за нее.
Про меня все забыли, я могу делать все, что захочу.
Никто не ест. Никто не спит. Ты привел Джипа к нашему дому и привязал к дереву. Он выл полночи, пока я не вышла, не отвязала его и он не устроился у меня на коленях.
И вот наступило утро. Я подоила корову. Вымя набухло и явно болело. Про нее тоже забыли. Вот что делает война.
Я сняла сливки, собрала в лесу поздней черники и смешала в миске для Даррелла. А еще добавила сахара. К чему его сейчас беречь?
Я побежала за ним. Он все еще оставался в городе, ждал армию, как будто ей было откуда взяться.
Я тронула его за плечо. Он подпрыгнул и выставил вперед руки, готовый сражаться. Но это всего лишь была я. Даррелл сник. Я протянула ему миску.
Он посмотрел на меня и закрыл глаза руками. Я видела, как дрожат его губы.
Под недавно выросшими пшеничными усиками скрывалось все та же детская мордашка, которую я когда-то умывала и целовала.
Мне хотелось сказать ему: «Не ходи туда, братик, останься, беги отсюда. Поиграешь в солдатики как-нибудь в другой раз».
Он выпил сливки с ягодами, вытер губы и поцеловал меня. Я похлопала его по спине, взяла миску и отправила его на войну.
Ты был здесь, ставил так называемых бойцов в шеренги. Ружье болталось за плечом, к поясу был подвешен мешочек с порохом. По твоему приказу перемещались люди и орудия, где ты этому мог научиться? Твоя челюсть была решительно выдвинута, но в глазах сквозило беспокойство. Я запоминала твою осанку, походку, твои кивки и то, как поднимались и падали твои брови, когда ты говорил.
Ты стал командиром, и Росвелл тебе подчинялся. Отбросив всякие церемонии, женщины трогали тебя, желая удачи и благословляя того, кто ведет их мужей на войну. Осмелюсь ли и я дотронуться до тебя? Сердце неистово бьется в груди. Еще несколько шажочков – и я смогу прижаться к твоему рукаву. Сегодня никто меня за это не осудит.
Но ты засунул пальцы в рот и свистнул, бойцы выстроились в колонны. Все стали прощаться, и ты увел мужчин прочь из деревни. Женщины зарыдали в голос, стали обниматься и потихоньку расходиться по домам. Я повернулась и побежала по улице, чтобы поплакать в одиночестве.
Как-то давно Даррелл прочитал маме об одной французской девушке. Она услышала ангельские голоса, сказавшие ей, что она должна спасти свой народ от англичан. Она переоделась в мужскую одежду и стала пламенно призывать народ подняться на войну. Собрав армию, она победила захватчиков во имя любви к родине. За свою смелость и страсть позже она была объявлена еретичкой и ведьмой и сожжена на костре.
Разве я люблю тебя меньше, чем она свою родину?
Только я не могу говорить.
Сегодня они придут. Сегодня они убьют тебя.
Сегодня весь день мы ждали. Это было похоже на агонию.
Все утро я по просьбе мамы собирала в лесу хворост. Его требовалось много, очень много. Чтобы стирать, мыть, варить травяные кровоостанавливающие настои. В лесу нет столько хвороста и столько трав, чтобы заставить окровавленное, остановившееся сердце вновь забиться.
Но мы должны стараться.
И я собирала дрова, радуясь, что двигаюсь. Я ломала и выкручивала покрытые мхом, изъеденные жуками ветки упавших деревьев. Они будут плохо гореть, но ничего другого мне не попадалось. Топорик взял с собой Даррелл.
В деревне было спокойно. Спокойствие – это единственно, что нам остается, чтобы держаться.
Женщины с детьми и стариками, которые могли самостоятельно передвигаться, уехали. Остальные собрались в кузне Горация Брона, как в крепости. Юнис Робинсон с сестрами и племянниками уехала в лес. Мария осталась. Она тоже оказалась храброй или же безрассудной.
А мои мысли находились в четырех милях отсюда с тобой. Где ты? Что ты делаешь? Сидишь в зарослях, отмахиваясь от комаров, надеясь, что гонцы вернутся, и ждешь, когда из-за поворота появятся корабли?
Гуди Праетт нашла меня у тропинки, где я собирала палки. После долгих лет, проведенных на солнце, ее лицо стало сморщенным как высохшее яблоко. Спина согнулась как пастуший посох. Ее не пугали даже захватчики. Ничто не могло напугать Гуди Праетт. Даже мой отрезанный язык.
– Почему ты все еще здесь? – спросила она. – Почему ты не уехала вместе со всеми? Гуди Праетт старая, а у тебя еще вся жизнь впереди.
Она всегда говорила о себе в третьем лице.
Я постучала по губам пальцем.
– Глупости, – сказала она. – Беги, догоняй повозки!
Я покачала головой.
– Твоя мать тоже осталась, – она как будто стыдила нас. – А твой недоросль-братец ушел воевать. В вашей семье нет идиотов, но у вас явно не хватает здравого смысла. Можешь так и передать своей матушке. Погоди-ка, да ты ведь не можешь. Во всяком случае, так говорят. Тогда с добрым утром тебя.