– Какую ещё капусту? – машинально спрашивает Алесь, а сам снова смотрит: Аня с письмом в руке тянет на себя дверь их с Лизой подъезда. Вот она поднимается в лифте, вот нажимает на кнопку звонка, вот видит Лизу: косы на груди, глаза – Грифа.
Гриф первый почует его запах. Вынимал Аню из петли, снимал со стола, за руки уводил из кабинета Херувима, до машины вёл за руку, а в машине держал за плечи, словно Аня вот-вот кинется убегать. Давай, девочка, сразу протяни к Грифу руки, Гриф начнёт лизать их. И Лиза сразу поймёт, до письма, от кого Аня. Аня – его послание Лизе. И Лиза спасёт Аню. И, когда ужас с Херувимом и мусором кончится, они станут жить втроём: он, Лиза и их девочка Аня.
– Капуста – это деньги! – внезапный голос.
Что связано с ним?
Голос – мост между его двумя жизнями.
Сказать Варваре, что он хочет к Лизе.
Чем ты будешь кормить Лизу и Аню, если уйдёшь из фирмы? – слышит он или думает.
– Ну чего мы расселись? Собирайся, поехали, у нас через сорок минут встреча.
В эту секунду в кабинет ворвался Херувим.
– Где?.. А ну… где?..
На себя не похож: губы прыгают, зуб на зуб не попадает.
– Что – «где?» – удивилась Варвара. – Что с тобой, Генка, стряслось? Ишь, рожу потерял. Дело к тебе…
Если бы вчера вот так ворвался Херувим, наверняка в штаны надул бы, а сегодня Алесь встал и полуобнял Варвару: та аж замерла в его руках!
– В-вася где?
– В сортире или в кафе… – еле звучит Варвара.
– Иди… – лепечет Херувим.
– Куда? – едва доносится даже до Алеся, хотя Варвара в его руках.
– В сортир, мать твою! – в бешенстве кричит прежний Херувим. – В кафе без меня не смеет, жрать я веду.
Варвара продолжает стоять странно тихая и покорная.
– Вот! – Херувим показывает Варваре верёвку.
– Ну и что?! – не понимает Варвара.
– А то. Стул на столе и петля. Или сама испугалась, или кто-то вынул.
Варвара выскальзывает из рук Алеся. И Алесь замерзает, как в тот – первый день разлуки с Лизой: что, если доберётся Херувим до Лизы, что, если Варвара подумает – он начинает с ней другие отношения.
– Нет её в сортире! – кричит Херувим. – Был я там. И в кафе был! И во всех кабинетах нашего долбаного Дворца!
– Так зачем меня в сортир посылаешь? Куда же она могла деться?
– Ты мне и скажи! Не твоих ли рук дело?
Варвара засмеялась.
– Э-э, соратничек… похожа я на самоубийцу, ну-ка, скажи?! Да кто с тобой свяжется… Э-э, соратничек, – повторила она и неестественно громким голосом зачастила: – Мы с Алесем Леонидовичем сегодня в верхах наш «Мусор» представляли: выбивали новый полигончик, старый уже до неба. Заскочили сюда бумаги взять и намылились на следующую встречу, ой, пардон, Алесь Леонидович, собираемся. У нас сегодня день административный. Это ты по заводикам катаешься, план обеспечиваешь сегодня, а вот мы радеем о нашей с тобой общей выгоде – о расширении наших пространств…
Херувим жалко скривился.
– Куда она могла сбежать?
– Здесь болтаться с высунутым языком почему-то раздумала, – чуть не кричит Варвара, утрируя каждое слово. – А свести счёты с жизнью можно разными способами: под поезд в метро…
– У неё билетов и денег нет!
С первых звуков неестественно громкого Варвариного голоса, с её слов «Мы с Алесем Леонидовичем» ясно: поняла.
– В ледяную прорубь засунуть себя! – громко перечисляет Варвара. – А ещё под машину сигануть, под электричку. А ещё… может, дома тебя сюрприз ожидает.
– Домой не попадёт, у неё ключа нет.
Коридор, лестница, машина, узкие улицы окраины. Варвара мрачно молчит.
Словно в громадном аквариуме кувыркаются, корёжатся, изламываются дома и машины, люди и столбы, расплываются огни домов и фонарей приближающегося центра.
– Ты к Лизе её отвёз?
Они едут на обед к Варвариной «крыше». А ему впору в лечебницу к психиатру – такая ломка происходит в нём, так искажено всё вокруг, будто он потерял зрение и координацию. У него нет сил ответить Варваре, потому что буквы корёжатся, изламываются, валятся в разные стороны, никак не могут собраться в простые слова: «Спасибо, Варя».
2
Они опоздали на десять минут. Гоги опозданий не любит. И вот сам…
Он вбегает в театр как мальчишка, чуть не на одной ножке прыгает, мчится к лестнице на второй этаж, кричит:
– Аня, здесь твоя мать работает много лет, она у тебя самая талантливая актриса.
Его шаги гулко отбивают дробь по мраморному полу.
Аня спешит за ним на цыпочках, словно боится сделать полу больно. Гоги оборачивается к ней, берёт её за руку.
– Девочки, сегодня для меня самый большой день. Я ещё никому свою пьесу не читал.
Они так и вошли в репетиционный зал втроём, плечом к плечу. И как к амбразуре пулемёта припали к удивлению разом замолчавших артистов, к их мечущимся с одного на другого взглядам.
Гоги собрал их взгляды в фокус своего – улыбающегося.
Он вообще редко улыбался, и сейчас перед таращимися на него артистами топтался совсем другой – нестрашный и не защищённый человек в празднике.
– Во-первых, пожалуйста, простите за опоздание. Во-вторых, сегодня я вам первым буду читать свою пьесу. Да, к сожалению, написал её я сам. В-третьих, рассчитываю на вашу помощь, прошу по ходу чтения записывать свои соображения, предложения, идеи. Все ваши критические замечания принимаю. Хочу, чтобы получилось коллективное творение.
Гурич, высокий блондин с пышной шевелюрой и распахнутыми плечами, никогда не скупится на реплики. Он – герой-любовник и считает себя незаменимым, спешит все ситуации, темы и сцены пометить своим тавро: его высказывания повторяются артистками с придыханием. А мальчики Гурича недолюбливают, из-за него их придерживают – даже двадцатилетних играет он. Гурич царствен всегда, а сейчас он жуёт взглядом Гоги, как Гриф – резиновую куклу: что-то не так, что-то происходит сегодня, рушится что-то привычное.
С главными героинями несколько другая ситуация. Гоги их меняет. Ни одна не может похвастаться, что на особом положении.
Верочка – натуральная блондинка и очень гордится своими богатыми волосами, холит и лелеет их. А вот голубые глазки ей приходится увеличивать и подсветкой, и накладными ресницами. Верочка получает роли гоголевских и чеховских уездных барышень – пылких мещаночек.
Ларисе, высокой, статной худышке с распахнутыми серо-зелёными глазами, достаются романтические героини. Но её внешность – загадочной, внутренне богатой, не понятой окружающими натуры – обманчива. Она завистлива и склонна к пафосу: Гоги часто приходится осаживать её: «А ну-ка, попроще, попроще, пожалуйста!»