Три человека приближаются к нему. Ройстон положил руку на плечо Саймона, который ковыляет, волоча за собой свою «мартини-генри». С привинченным штыком она почти с него высотой. За ними мелькает фигура Леонарда. Никто из них не говорит ни слова. Их перепачканные, усталые лица лоснятся от пота. Глаза у Саймона огромные, как темно-серые грозовые облака, на бледных щеках и подбородке краснеют царапины. У Ройстона пепельно-серая кожа, окровавленные рукава мундира разорваны, на предплечье уже засохшая колотая рана. Даже с лица Леонарда сошла его вечная улыбка.
Они кладут оружие на землю, Ройстон достает из кармана серебряную фляжку и, отвинтив крышку, протягивает Саймону. Тот с наслаждением делает глоток, после чего Ройстон сам прикладывается к фляжке, а потом передает ее Леонарду и Джереми. Последний сует фляжку Стивену, который все еще ерзает по земле, дрожащими пальцами показывая на окурок во рту Джереми. Тот отбрасывает окурок в сторону и зажигает новую сигарету Стивену и следующую себе. И вот уже Леонард, Саймон и Ройстон дрожащими руками тянутся к портсигару.
Саймон опускается на корточки и роняет голову в ладони.
– Черт, черт, черт….
Кап. Дж. Данверс, 1 бат., Кор. Суссекс.,
4 пехот. бриг., май. – ген. сэр Эвелин Вуд,
оазис Эль-Нил,
Каир, 8 мая 1884
Дорогая Грейс!
Большое спасибо за то, что поздравила нас с повышением. Я обязательно передам твои пожелания лейтенантам Норбери, Эшкомбу и Дигби-Джонсу, а также капитану Хейнсворту. Но и это еще не все: мы получили по Звезде хедива и по пряжке с надписью «Эль-Теб».
Разумеется, я не думаю всерьез, что ты удовлетворишься моим кратким сообщением о том, что мы вышли невредимыми из двух сражений. Это совсем не в духе Грейс, какой я ее помню. Прости меня, пожалуйста.
Мои письма и мне самому кажутся скупыми и плоскими, особенно когда представлю себе, как много мог бы рассказать вам с Адой Стивен. Дело, вероятно, не только в том, что мои способности облекать впечатления в яркие словесные образы весьма ограничены. Помимо этого, мне претит хотя бы мысленно лишний раз возвращаться в Эль-Теб или Тамаи. К тому же, хоть ты и крепка духом, есть вещи, которые не под силу выдержать даже тебе.
Боюсь, этими словами я только раздразнил твое любопытство. («Я дух, всегда привыкший отрицать…» [14] Надеюсь, твой немецкий уже достоточно хорош, чтобы понимать Гёте в оригинале? Я вижу вас насквозь, мисс Норбери, для этого не надо быть стариком Гёте.)
Война – дело кровавое, мы оба это знаем, Грейс. И Эль-Теба, и Тамаи двумя неделями позже это касается в полной мере. Разве я смогу описать тебе, каково это, видеть перед собой разъяренную толпу в десять тысяч голов и прикидывать в уме, сколько их приходится на каждого из нас? Разве у меня хватит слов передать это чувство, когда понимаешь: или они, или мы, и с каждым умирающим врагом шансы выжить у каждого из нас возрастают? У солдата, которому ты приказываешь и который тебе верит. У командиров других подразделений, старых приятелей и, не в последнюю очередь, у тебя самого. И это последнее, о чем ты думаешь, дальше наступает пора действовать.
Джереми остановился и перевел взгляд на Стивена, который, низко склонившись над столом, бисерным почерком записывал что-то в своем блокноте. Стивен храбро сражался при Тамаи, показал себя там лучше, чем при Эль-Тебе, и заслужил лейтенантские нашивки. Однако с тех пор он стал еще более замкнутым. Как будто мыслями он все еще был в сражениях и то, что его там удерживало, сидело в нем слишком глубоко, чтобы в той или иной форме выйти на поверхность.
Тем не менее мы далеки от того, чтобы ликовать. Мы потеряли слишком много людей, – хотя что такое три или пусть даже девять десятков наших против многих тысяч убитых врагов? Но эти потери кажутся непростительно огромными, если учесть, что обе битвы оказались в сущности бессмысленными. Осман Дигна продвинулся еще чуть дальше, и мы можем сколь угодно долго удерживать Суакин нашими малыми силами – для него это не более чем заноза в пальце. Тем более для Махди. Их уже не остановить. Судан для Египта потерян.
Твой вопрос о судьбе Хартума более чем уместен. Сложившаяся ситуация оставляет мирным жителям мало надежды на спасение. Две тысячи гражданского населения и больных малярией и дизентерией солдат генерал Гордон еще может эвакуировать водным транспортом, пока махдисты не обрубили телеграфную связь с Каиром. Однако гораздо больше людей находятся за пределами городских стен, и они подвергаются страшным обстрелам. Кажется невероятным, что Гладстон до сих пор медлит, хотя все убеждают его в необходимости прийти на помощь Хартуму. Здесь, в казармах, не сомневаются, что премьер еще уступит. Но как и, главное, когда? Вот в чем вопрос. С каждым днем ситуация в городе становится все более катастрофической. Кроме того, с каждым днем пробиться сквозь позиции Махди все труднее. Генерал-майор Вуд, по-видимому, рассчитывает, что наш полк тоже будет участвовать в прорыве. По крайней мере, нас к этому готовят.
Минутки отдыха, когда я, как сейчас, могу написать тебе, выдаются все реже, а мое очередное прошение об отпуске отклонено. Но я так хотел быть в Суррее в конце июля, когда ты будешь отмечать сдачу экзаменов! Потому что в том, что ты их выдержишь, я не сомневаюсь. По крайней мере, сообщи мне дату и точное время, чтобы я мог держать за вас с Адой скрещенные пальцы. Даже если в этот момент мне прикажут сотню раз отжаться во дворе.
Передавай от меня привет Аде, леди Норбери и полковнику.
Джереми.
Джереми надписал конверт и вложил в него письмо.
– А тебе нечего передать почтальону?
Стивен вздрогнул и уставился в пустоту. Лишь через некоторое время до него дошел смысл слов Джереми, и он тряхнул головой.
– Нет, я написал и отдал свои еще вчера.
– И для Бекки тоже? – Джереми не мог упустить случая подшутить над приятелем.
Он встал, опустил закатанные рукава и схватился за китель, висевший на спинке стула.
Щеки Стивена залились краской.
– Очень смешно, – пробурчал он, снова склоняясь над своими записями.
– Я бы мог заодно занести, – пояснил Джереми, застегивая мундир и задвигая свой стул.
– Хорошо, – ответил Стивен и снова погрузился в свои мысли.
«Я точно знаю, что мне делать, – писал Стивен в своем блокноте. – Как только мы вернемся в Англию, я уйду из армии. Даже если я не найду никакого другого способа зарабатывать себе на хлеб, даже если отец порвет со мной и настроит против меня маму, Грейс и Аду. У меня только одна жизнь, и я не хочу потратить ее на это. В противном случае я сойду с ума. Потому что до сих пор не могу забыть того, что видел, особенно у подножья гор на Красном море, под Тамаи. Эти дети до сих пор стоят у меня перед глазами. Мальчики, не старше двенадцати лет, а некоторые и того младше, которых мы были вынуждены расстреливать, чтобы они не убивали нас. Они буквально пылали ненавистью, которая, казалось, взращивалась в них не одно тысячелетие.