Я считаю, что мы, люди – не марионетки в руках то доброго, то гневного, но всегда необъективного кукловода, которого мы именуем Богом. Я верю в свободную волю человека, который всегда может сделать выбор между добром и злом, правильным и неправильным. Тот, кто порабощает и калечит других, кто обманывает, ворует, мучает или даже убивает, тот по своей воле выбирает для себя зло; с таким же успехом он мог бы в любой момент отказаться от этого. Тем не менее, я сознаю, что мы, люди, весьма далеки от совершенства. Мы совершаем ошибки: иногда мы верим, что у нас нет другого выбора, кроме зла; либо мы просто слепы к тому, что правильно, а что нет. От этого не застрахован никто, даже человек церковный. Нет человека без греха, точно так же любой из нас носит в себе способность к добру. В результате нам остается лишь положиться на милость Господа, чтобы он простил грехи наши.
Я никогда не хотел цитировать по любому поводу Священное Писание, как это делают многие служители церкви, и обрушивать цитаты на маловерных, неверующих или критиков. Это мне не нравится, я понимаю христианство не так. Свою задачу миссионера вижу в том, чтобы с помощью Библии учиться отличать добро от зла. Для этого я и приехал на Яву. В миссию, которая старается убеждать человека, а не засыпать его демагогией; которая уважает другие религии, не принуждает никого к насильственному обращению в свою веру и предпочитает говорить больше делами, чем словами. И я мечтаю внести свою скромную лепту в то, чтобы наш мир сделался чуточку лучше.
А Вас что привело сюда, Якобина? Почему Вы выбрали именно Яву? Верите ли Вы в божественную природу того, что все именуют судьбой?
С нетерпением жду Вашего ответа. С дружескими пожеланиями,
Ян.
С улыбкой на лице и тоской в груди Якобина сложила письмо и сунула его под край блюдца. Для нее письма Яна были тоже словно солнечные лучики, озарявшие угрюмые дни дождевого сезона. И ей тоже нравилось устроиться днем на своем месте на веранде или поздним вечером у секретера в комнате и сочинять ему письмо. Для нее открылся новый мир, и она медленно, на ощупь, продвигалась в нем, училась записывать свои мысли и чувства. Ей придавало смелости то, что в ее письмах Ян ничего не считал бессмысленным или малозначащим; нет, наоборот, он принимал ее рассуждения всерьез, заставлял ее думать.
Глядя в сад, она утерла рукавом пот со лба и украдкой помахала полами кебайи, охлаждая спину и живот.
От лужайки поднимался густой пар; остатки ночного ливня испарялись и висели дымкой над цветущими кустарниками. Над деревьями нависало чугунно-серое небо, предвещая новый ливень, который на короткое время принесет прохладу, а если повезет, то и ветерок. На сад опустилась тишина, умолкли все птицы, онемели даже неугомонные цикады; в доме тоже все отдыхали. В такой час Якобина любила сидеть на веранде с чашкой кофе и книгой или с письмом от Яна.
Якобина поднесла к губам чашку, но тут же поставила ее назад. Между стволами деревьев она увидела силуэт, полускрытый за туманом. Ее пульс участился, когда она узнала мальчишку, вероятно, того самого, которого уже видела в тот сентябрьский полдень. Она замерла, не сводя глаз с маленькой фигурки.
Вероятно, издалека дом казался безлюдным, поэтому на этот раз мальчуган осмелился выйти из-под защиты деревьев, медленно и робко, словно дикий зверек. Он вдруг срывался с места и бежал по лужайке, но часто останавливался, убеждался, что все спокойно, и бежал дальше. Теперь Якобина окончательно его узнала. В следующий миг он тоже увидел Якобину и замер. Глядел на нее широко раскрытыми глазами и не шевелился. Он не тронулся с места, когда Якобина с улыбкой помахала ему.
– Датанглах, иди сюда, – тихо позвала она и снова махнула рукой, подзывая к себе. Другой рукой она взяла с тарелки онде-онде – сладкие шарики из клейкого риса с начинкой из пальмового сахара, жаренные в масле, и показала мальчишке. – Иди сюда, датанглах!
Он нерешительно подошел ближе и снова остановился.
Она медленно спустилась по ступенькам и сделала к нему пару шагов. Когда он хмуро посмотрел на нее, она остановилась и слегка пригнулась.
– Откуда же ты пришел, малыш, да еще совсем один? – ласкового спросила она по-голландски. – Твоя мама наверняка волнуется.
Мальчишка переступил с ноги на ногу и провел пальцем по ребрам; казалось, он размышлял, что ему делать дальше.
– Датанглах, – повторила Якобина и показала ему на ладони онде-онде. – Иди сюда, я тебя угощу.
Его глаза блеснули. Якобина осторожно приблизилась к нему еще немного, остановилась и присела на корточки. Улыбнулась, наклонив голову на бок, и протянула ему на ладони лакомство.
– Вот, погляди, это тебе.
Лицо мальчугана расцвело в улыбке. Он медленно двинулся к ней, опасливо поглядывая на дом, и остановился на расстоянии вытянутой руки. Нерешительно протянул пальцы за онде-онде, молниеносно схватил сладкий шарик и отскочил назад.
Якобина рассмеялась, и на лице мальчишки тоже появилась тень улыбки. Обеими руками он поднес шарик ко рту, попробовал, потом жадно вонзил в него зубы.
– Седап? Хорошо? Тебе нравится?
Он лучезарно улыбался и жевал лакомство, не смыкая губ.
– Нама каму сиапа? Как тебя зовут? – спросила она, разглядывая его. Он был еще маленький, возможно, чуть младше, чем Йерун, которому в декабре исполнится шесть лет, и более щуплый. Он не выглядел истощенным, хотя под коричневой кожей отчетливо виднелись ребра и ключицы, а ноги под набедренной повязкой были тоненькими, как бамбук. Черты его лица, особенно нос, казались слишком крупными для туземного ребенка, а глаза были скорее серыми, чем темно-карими.
– Эй, я тебя спрашиваю, – сказала Якобина и подошла к нему на корточках, гусиным шагом. – Нама каму сиапа? Или у тебя нет имени? – Она протянула руку и пощекотала его голый живот.
Он забулькал от удовольствия и, казалось, вот-вот рассмеется, но тут же испуганно посмотрел мимо Якобины на дом, повернулся и умчался прочь.
Наморщив лоб, Якобина обернулась, но так и не поняла, чего испугался мальчишка. На веранде по-прежнему было тихо, со скрещенными на груди руками там стояла Маргарета де Йонг и глядела в ее сторону. Вздохнув, Якобина встала с корточек и пошла к дому.
– Добрый день, госпожа де Йонг, – проговорила она, поднявшись по ступенькам, и показала на место, где стоял мальчишка. – Вы случайно не знаете, откуда этот малыш…
– Я попрошу вас впредь так не поступать, – сердито перебила ее Маргарета де Йонг. Над ее переносицей залегла глубокая складка, в глазах сверкал с трудом сдерживаемый гнев. – Если в кампонгах пройдет слух, что мы раздаем сладости, отбоя не будет от маленьких попрошаек. Мы и так тратим много сил, чтобы не пускать на наши земли малайских детей.
– Но я только хотела…
– Эти дети грязные, они разносят инфекции и паразитов! Они могут притащить сюда любую болезнь и заразить Йеруна и Иду! – Она резко добавила: – Пожалуйста, вымойте руки, фройляйн ван дер Беек! С дезинфицирующим средством!