Приказы были изданы еще вчера. Всем командирам когорт и центурий сообщили, что войско в последний раз пройдет торжественным маршем по плацу. После чего, как только прозвучит окончательный сигнал сотни боевых труб, все будут распущены и освобождены от службы, а затем люди разойдутся по своим лагерям, получат рацион продовольствия на месяц и будут вольны идти куда захотят. Они смогут забрать с собой оружие и одежду, а те, кто вознамерится продолжать путь группами, получат по палатке на каждые восемь человек. Все оставшиеся деньги будут распределены поровну между всеми, и Годарз и его помощники уже определили, сколько золота и серебра будет выдано каждой центурии, а потом каждый центурион разделит полученное между своими людьми. Бирд уже высылал своих разведчиков к предгорьям Альп, и они доложили, что на пути туда нет ни одного римского гарнизона, да и вообще ни единого римского воина. По всем признакам они словно бы провалились за край света.
Прежде чем зазвучали трубы, Спартак верхом подъехал к каждой построившейся когорте, поговорил с командирами и лично поблагодарил всех воинов за мужество и преданность делу. Прошло два часа, прежде чем он завершил этот объезд, и в конце его у многих на глазах выступили слезы. Я подъехал к нему и Клавдии – она сидела рядом с ним верхом. Клавдия выглядела совершеннейшей красавицей, свои длинные черные волосы она распустила, и они свободно падали на плечи. На ней была простая белая туника с зеленой каймой, светло-коричневые штаны и красные кожаные сапоги. Спартак, как обычно, был одет в простую тунику и кольчугу, в обычном шлеме простого легионера на голове. Он никогда не претендовал на то, чтобы выглядеть чем-то большим, нежели обычный человек и воин, и поэтому-то тысячи людей были так ему преданы. Я остановил Рема рядом с ним. Спартак поглядел на моего коня и улыбнулся:
– Рем, кажется, обрядился сегодня в свои лучшие одежды, да, Пакор?
– Да, господин. Я решил, что будет лучше всего, если и он, и все остальные наши кони и всадники будут выглядеть подобным образом. Это самое меньшее, что мы могли бы сделать.
– Ну, что же, мой друг, – сказал он, – это было весьма интересное путешествие, в конце которого мы добрались сюда. Но теперь пришло время пуститься в новые приключения.
– Ты ведь знаешь, – сказал я, – что вы оба можете отправиться в Парфию вместе с Галлией и мною.
– Мы это знаем, Пакор, – ответила Клавдия, – но если мы так поступим, это приведет к новой войне и смерти многих твоих людей. Мы считаем, что это слишком. Ты не можешь себе этого позволить.
Подошел Домит, тоже одетый во все лучше. Когда-то он был центурионом, вот и сейчас оделся как центурион – стальные наголенники, красная туника, кольчуга, украшенная серебряными дисками, и красный плюмаж на поперечном гребне шлема. Сейчас он выглядел совсем иначе, чем тот несчастный и забитый раб, которого мы вытащили из шахты близ Фурии, и мне хотелось думать, что ему было с нами хорошо. Он приветствовал меня, затем заговорил со Спартаком:
– Мы ждем твоего сигнала, господин.
Спартак огляделся вокруг и вздохнул. В этот момент на поле воцарилась мертвая тишина. Казалось, даже птицы перестали петь. Единственным, что еще давало о себе знать, остался ветерок, под которым мой красный штандарт развевался, демонстрируя вышитую на нем белую конскую голову. Рем грыз удила и царапал землю правым передним копытом. Я наклонился вперед и погладил его по шее. И почувствовал, как по лицу скатилась струйка пота – солнце уже поднялось высоко, и стало жарко.
Домит четко повернулся на месте и дал сигнал трубачам, и пронзительные звуки труб разнеслись над собравшимся войском. Рем нервно задергался при этом резком звуке, как задвигались и другие лошади в рядах конницы. Настал момент, когда наше войско, не терпевшее поражений, должно было просто разойтись, словно раствориться. Трубы громко протрубили последний сигнал, и я ждал, что люди сейчас сломают строй и начнут расходиться, направляясь обратно в лагерь. Нергал и Буребиста передали мой приказ командирам сотен, которые в свою очередь сообщили своим людям, что они свободны и могут расходиться, как только прозвучит сигнал. Поскольку на плац-парад они не взяли с собой ни еды, ни воды, то должны были сначала отправиться в лагерь и получить рационы и для себя, и для своих коней, достаточные, чтобы добраться по крайней мере до Альп.
Секунды шли за секундами, но ничего не происходило. Ничего. Никто не пошевелился, не вышел из строя. Никто. Разве они не слышали сигнал труб? Да нет, конечно, слышали! Тогда в чем дело? И тут раздался другой звук, он донесся из сомкнутых рядов воинов и поначалу был едва слышен, но потом начал нарастать, усиливаться, пока надо всем плац-парадом не зазвучал мощный рев тысяч глоток. Воины поднимали дротики в воздух, салютовали ими и кричали, а конники тоже подняли вверх свои копья и луки. Все они выкрикивали одно имя, повторяли и повторяли его, тысячи голосов, звучавших в унисон, восславляли своего командира.
– Спартак! Спартак! Спартак!
Этот речитатив становился все громче и громче, так что всадникам становилось трудно справляться со своими конями и успокаивать их. Я оглянулся на человека, чье имя звучало над полем. Он неподвижно сидел в седле, замерев, как скала, смотрел прямо перед собой и, казалось, не видел и не слышал того, что творилось перед ним, но когда я присмотрелся, то заметил на его губах тонкую улыбку. Я перевел взгляд на Клавдию, у которой по щекам текли слезы. Внезапно Спартак обернулся ко мне:
– Кажется, войско перестало мне повиноваться.
– Кажется, да, мой господин.
К нам подошли Каст, Акмон и Афраний и остановились перед конем Спартака. Акмон сплюнул на землю:
– И что мы теперь будем делать?
– Ну, – задумчиво сказал Спартак, – такое впечатление, что никто не желает перебираться через Альпы.
– Значит, на юг? Может, в Сицилию? – спросил Акмон.
Спартак кивнул:
– Сицилия может оказаться привлекательной целью. Вот только я не представляю, как мы будем переправляться через море.
Так и получилось, что армия бывших рабов под командованием Спартака осталась в Италии. Я часто вспоминаю этот момент, думаю, каким абсурдным это решение тогда выглядело и каким разумным оказалось на самом деле. Наше войско состояло из людей, у которых ничего не осталось, которые были обречены на тяжкое рабское существование и изнурительный труд. Многие из них родились в семьях рабов. Для Рима они являлись животными, которыми можно было помыкать и всячески издеваться над ними. А Спартак дал им надежду и, что еще больше, обеспечил победу над римлянами, которых они ненавидели. И не одну, но целую серию побед! И люди, которые сражались с ним и одерживали эти победы, люди, скрепившие узами дружбы боевое братство с товарищами, сражавшимися плечом к плечу с ними, теперь вовсе не желали покорно и смиренно сложить оружие и уползти куда-то подобно побитым собакам. Я и сам должен был до этого додуматься. Галлия говорила мне о том же, когда заявила, что ее семья – здесь, со мной, со Спартаком, с нашим войском. Воины во всех легионах, во всех когортах и центуриях чувствовали эту нерушимую связь со своими друзьями и товарищами. И желали оставаться единой семьей, каковой и являлось войско Спартака.