Чак с Бурчуном ушли в дощатую будку и принялись спорить. Карлик иногда требовательно взвизгивал, иногда тараторил без умолку, механик в ответ бросал короткие реплики мрачным голосом.
Я уселся за руль, положил на него руки. Вдруг пришло чувство… удовольствия, что ли? Впервые после пробуждения в лодке мне стало покойно, хорошо, и впервые после побега из Инкерманского ущелья мысли о Ладе Приор оставили меня. Покрепче сжав руль, я слегка провернул его.
В глубине ангара на растянутых между стойками цепях висела машина с разобранным капотом, отвинченные колеса лежали внизу. Сендер, вспомнил я, автомобиль для передвижения по илу Донной пустыни и песку центральной Пустоши. Приземистый, с открытым кузовом из гнутых труб. На передней, почти над головой водителя — три круглые фары, а сзади торчала пулеметная стойка.
Из будки доносились голоса, твердящие что-то про ходовую, движок, редуктор, передачу и какой-то «искровый запал». В окне будки я видел, как Чак подпрыгивает, дергает Бурчуна за штанины и размахивает руками, а механик отпихивает от себя карлика. Потом тот вскочил на стол и заголосил совсем уж громко. «Три рубля?! — услышал я возмущенный визг. — Три рубля за горючую смесь?!» Бурчун в ответ что-то забубнил.
Наконец они договорились, и Чак вышел наружу, отдуваясь после жаркой дискуссии. Заглянув в автобус, он бросил мне на колени скомканный брезентовый плащ.
— Надень. Капюшон там со шнурком, тоже нацепи да шнурок затяни. Прям щас это сделай, я сказал Бурчуну, что у меня там бродяга один сидит, не хочу, чтобы и он тебя…
Вдруг выражение его лица изменилось — Чак осознал, где 51 сижу.
— А ну встань с моего места! — едва не завизжал он. — Это мое место! Мой «Каботажник», мой дом, только я там сижу! Убери задницу свою тощую оттуда! Встань, я сказал!
Яростно сопя и размахивая кулачками, он полез в кабину, вполне всерьез намереваясь стащить меня со своего законного места, да еще и надавать пендюлей. Покачав головой, я поднялся ему навстречу, и тут где-то вдалеке прогремел взрыв.
С потолка ангара вокруг «Каботажника» серыми спиралями просыпались струйки трухи. Крякнув, Чак присел и прикрыл голову. Раскаты еще не стихли, когда из будки вывалился Бурчун.
— Плащ надень и на место мое не садись! — прошипел карлик, выскакивая наружу.
Они покинули ангар через калитку в створке ворот. Я нацепил пахнущий плесенью, слегка влажный плащ, застегнул на все петельки и затянул шнурок так, что капюшон закрыл почти все лицо. Похлопал себя по бокам, выбив облако пыли, чихнул, выбрался из «Каботажника» и пошел к выходу.
Солнце почти село, бетонную площадку перед воротами накрыла густая тень ангара. Он был первым в ряду шести таких лее засыпанных землей построек, вдоль них тянулась бетонная дорога, по другую сторону которой начинались дома горожан. С тихим гудением вращались ветряки, самый высокий торчал над Большим домом.
Рядом с ним к небу поднимался столб дыма.
Сверху донеслись голоса, я поднял голову. Чак с Бурчуном стояли среди кустов у подножия ветряка. Заметив меня, карлик что-то сказал механику и заспешил вниз по покатой крыше, путаясь ногами в траве.
— Ну, чё ты выполз? — спросил он, останавливаясь рядом. — Я ж сказал там сидеть! Ты совсем обалдуй у нас, бывший управ ила, не понимаешь, ежели твою рожу с волосами тут увидят…
Он хрипнул, когда я одной рукой взял его за горло, а другой — за жиденькие белесые волосики. Я приподнял карлика так, что сморщенное личико оказалось вровень с моим лицом, и сказал почти ласково:
— Послушай меня, Чак. Хватит бегать, суетиться и приказывать. И обзываться тоже хватит, слышишь? Если, как ты говоришь, мы с тобой теперь напарники, так веди себя как напарник, а? По-приятельски. Чтобы больше никаких «управил», «рож», «обалдуев» и прочего. Ясно это?
— Так как мне тебя называть, ежели непонятно, кто ты есть такой? — пропищал он, вцепившись в мое запястье.
— А ты придумай что-нибудь уважительное. «Чело-вече» меня устраивает. Что там взорвалось?
— Я откуда знаю? Взрывчатка, что еще могло взорваться! Динамит! Возле Большого дома пожар. А ну отпусти меня, упра… человече. Отпусти, сказал!
Я поставил его на землю и собрался похлопать по плечу, но он отпихнул мою руку. Покосившись вверх — Бурчун смотрел в сторону Большого дома и на нас внимания не обращал, — добавил:
— Еще раз так сделаешь, большак, и я тебя убью.
— А я тебя, — согласился я. — Значит, договорились. На Большой дом напали?
— Да не напали, — протянул Чак, морщась и трогая шею. — Вернее, можно сказать, что и напали, но… Короче, я так смекаю, гетманские диверсанты в город проникли, еще когда мы сюда не подкатили. Ну и теперь панику сеют. Ладно, пора в «Крылатую могилу» идти. Щас я только последние указания Бурчунчику дам — и вперед.
* * *
Солнце село, в теплых сумерках вокруг зажглись огни. Между домами сновали люди, бряцало оружие, скрипели цепи велотележек. Вдалеке на вышках городской стены горели прожектора. Иногда проезжали машины — по большей части приземистые открытые сендеры, хотя попадались и грузовики. Гудение моторов и голоса отражались эхом от стен, то и дело на улицах мелькала черная форма омеговцев.
Чак переоделся. До того он щеголял в кожаных шортах и грязной дырявой майке, а теперь нацепил бриджи, свитер и облегающие сапоги из мягкой кожи, со шнуровкой до колеи. На голову натянул грязную шерстяную шапочку, на грудь, помимо перевязи с ножами, повесил патронную ленту, за спину — обрез-двустволку, который то ли купил, то ли одолжил у Бурчуна.
Пройдя через полгорода, мы оказались возле ангара без торцевых стенок, и я остановился, пораженный размером стоящего внутри самолета. Огромный покатый нос его высился над нами, как утес. Стекол в кабине не было, их забили досками. В две стороны торчали длинные, провисающие крылья, на которых предприимчивые хозяева заведения поставили столы со стульями. В бортах они вырезали проемы, так что на крылья можно было выходить, как на открытые террасы. Под каждым крылом висели три железные бочки, которые Чак назвал «турбинами».
— Прикинь, такая громада тяжеленная летать могла, — болтал он, ведя меня вдоль длинного корпуса. — А? Во предки умели! Во техника до Погибели была!
А мы тока обломки собираем да из них железяки свои мастерим. Предки наши могучи были, а мы — стервятники, которые на развалинах пируют. Падальщики, так и знай. Эх-ма, хочу я в Вертикальный город улететь. Там, говорят, до сих пор все как встарь, там прежняя жизнь осталась.
— Так чего ж не полетишь? — спросил я.
— Так за некрозом он, на Урале, далеко. Причем некроз к нам ползет, расширяется полоса. Когда-то ваще рванул, ажио Арзамас накрыл почти, мы тогда с Разиным хорошо повеселились, особливо я… — Он ухмыльнулся воспоминанию. — Плесень эта некрозная между Уралом и Пустошью разлеглась, «Каботажник» мой не сдюжит щас такой путь, но вот ежели я кремний раздобуду и солнечные батареи поставлю… Вот тогда полетаем!