— Старик перестарался, — сказала она. — Когда Марк, обожженный и не в своем уме, вернулся из ущелья в Херсон-Град, когда мы нашли тебя, уже было понятно, что его план в Инкермане сорвался. Что-то получилось, что-то нет, но настоящая гражданская война между Домами так и не началась. И теперь гетманы нападут на нас. Городские ополченцы и нанятый полк омеговцев не смогут справиться с ними, у гетманов слитком много техники и людей. Тут подвернулся ты со своим оружием. У нас не было другого выбора, кроме как попытаться заполучить его. Только ты не говорил, где оно спрятано. Склон Крыма большой, ущелий под ним много, искать можно до бесконечности. Тебя били, потом Болеслав сказал, что сможет добиться ответов при помощи своего нового прибора. Мол, воздействие электротока определенной частоты на мозг заставит все рассказать… Мы не очень-то ему верили, он постепенно сходил с ума, но время поджимало. В любой день гетманы могли закончить подготовку к войне и выступить к Херсон-Граду, а ты ничего не говорил даже под пытками. Мы отдали тебя Болеславу…
— Как я сбежал?
— Тебе помог Орест. У старика были верные люди в Большом доме. Так что ты нашел под Крымом, Альб? Что это за машина?
— Дирижабль, — сказал я, и Мира уставилась на меня.
— Что? Дирижабль? Но откуда ты знаешь, что он старый? Может, это небоходы…
— Его корпус обтянут резиной, под ней металл… с виду очень тяжелый. Я вообще не понимаю, как такая штука могла летать. Гондола будто приварена к емкости. На корме винт. А внутри много такого, чего не умеют делать в наше время. Разное оружие.
Она кивнула.
— Значит, мы пойдем туда и либо запустим этот дирижабль, прилетим на нем и разобьем гетманов, либо снимем с борта оружие и привезем назад. Где эта машина, Альб?
— С чего ты взяла, что я скажу тебе?
Она прищурилась, постукивая пальцами по стволу.
— Уже завтра гетманы окружат Херсон-Град, и через четыре-пять дней ему конец. Ты не хочешь помешать этому?
Я пожал плечами.
— Сестренка, вы изгнали меня много лет назад. Ты думаешь, я сделаю хоть что-нибудь, чтобы помочь городу, которым управляет пара таких уродов, как вы с братом?
— Тогда, возможно, ты сделаешь это, чтобы помочь одному человеку. Видел двери, когда шел по коридору? Идем, я покажу тебе, что находится за третьей.
* * *
— Орест! — я шагнул вперед, и ствол автомата уперся мне в шею под левой скулой.
Я думал, они убили его, после того как поймали меня. Но он висел передо мной — изнеможенное голое тело, распятое на перекрещенных балках, концами уходящих в бетонный пол! Руки и ноги крепко примотаны проводом без изоляции, который витками переходил с одной балки на другую и тянулся к большому аккумулятору под стеной. Рядом деревянная кадушка с водой, откуда торчали связанные проволокой гибкие прутья.
— Вода усиливает боль. А это — шутка Болеслава. — Мира показала на венок из колючего терновника, надетый на бритую голову старика. — Он сказал, что когда-то до Погибели была религия, приверженцы которой молились распятому мутанту…
Орест застонал, воспаленные красные веки поднялись, и полные муки глаза уставились на меня.
Локтем отбросив автомат, я ударил стоящую сбоку Миру, она упала на колени и ткнула меня кулаком под дых. Перехватило дыхание, я попытался вцепиться в короткие волосы, но пальцы соскользнули, а сестра вскочила, попав лбом мне в лицо. Я снова ударил ее… Потом что-то грохнуло, мир подскочил и повернулся.
Я лежал на полу, разбросав руки, прижавшись пульсирующим болью затылком к холодному бетону. Надо мной стояли Мира и Влас, он держал за ствол револьвер.
— Подними его, — велела сестра, рукавом вытирая бегущую из носа кровь.
Здоровяк сунул револьвер в кобуру, нагнулся и, далеко отведя в сторону руку, с размаху врезал мне по уху. Голова мотнулась, я прикусил язык и закашлялся, брызгая кровью.
— Ладно, хватит, — сказала Мира. — Подними.
Схватив за плечи, Влас поставил меня на колени и повернул лицом к Оресту. Старик смотрел на нас мутными от боли глазами.
— Видишь его? — Мира присела на корточки, взяв меня за подбородок, приподняла голову. — Ему было очень больно сегодня. И вчера. И позавчера. Болеслав любит… любил каждый день приходить сюда и, как он выражался, «проводить опыты по влиянию электрического тока на сокращения человеческих мышц». Теперь Болеслава нет, так что этим займется Марк. Он всегда с интересом наблюдал…
— Через четыре дня Херсону конец, — прохрипел я.
— Да. И все эти дни жизнь твоего учителя, как и твоя, будет наполнена болью. Хочешь избежать этого? Скажи, где находится машина.
— Я скажу — и вы будете дальше пытать его.
— Нет, мы отпустим и тебя и Ореста. Вы нам не нужны.
— Врешь. — Плюнув кровью на Власа, я плечом отпихнул его и выпрямился. Здоровяк занес кулак, но Мира сказала: «Нет!», и он с недовольным рычанием отступил.
— Ты врешь, сестренка. — Я ухмыльнулся ей в лицо окровавленным ртом. — Ты знаешь это, и я знаю. Назову место только после того, как Орест будет в безопасности.
— А что помешает тебе соврать нам?
Я рассмеялся. Наверное, выражение моего лица было достаточно безумным, потому что Мира с Власом переглянулись.
— Чему ты радуешься, Альб?
— Тому, как в нашей дружной семье доверяют друг другу. Хорошо, так что же нам делать? Я не скажу, где машина, потому что уверен: ты обманешь меня. Ты не отпустишь Ореста, потому что уверена: я обману тебя. Как нам быть, Мира?
Несколько мгновений она колебалась, потом решила:
— Мы едем вместе. Всей нашей дружной семьей, Альб. И прихватим с собой Ореста, Ты будешь показывать направление.
Прожекторы на крыше Большого дома озаряли готовый отправиться к склону Крыма караван из шести машин: большого тяжелого вездехода на гусеницах, трех мотоциклов с колясками и двух сендеров.
— Шевелись! — Влас пихнул меня прикладом между лопаток.
Еще не рассвело, но на востоке небо из черного стало серым. Куртку у меня отобрали, ночной ветер, задувая под рубаху, приятно холодил кожу. Слегка ныл затылок, но в голове прояснилось окончательно, вернувшаяся память сделала меня молодым, сильным, здоровым, готовым действовать.
По двору сновали люди, слышались команды, кашель, топот ног и плеск воды. В деревянной бадье на козлах умывались голые по пояс омеговцы, одетые солдаты с ружьями за спинами построились шеренгой. Поблескивая серебряным шевроном на рукаве, перед ними прохаживался пожилой подтянутый сержант, похлопывал по рукояти — маузера в деревянной кобуре и что-то отрывисто говорил — будто лаял.
— Вы берете с собой только наемников? — спросил я.