– Но стрелять все-таки будут? – спросил Штадингер с таким испуганным лицом, что оба офицера громко расхохотались.

– Да, стрелять все-таки будут, – ответил Вальдорф. – Вы, кажется, панически боитесь этой стрельбы, а между тем находитесь достаточно далеко от нее.

– Я? – Старик выпрямился с глубоко оскорбленным видом. – Я хотел бы быть там!

– Конечно, для того чтобы охранять своего любимого принца? Едва ли он разрешил бы вам это. Вы все хватали бы его за полы и кричали бы: «Берегитесь, ваша светлость! Вот летит пуля!» О, это было бы прелестно!

– Господин поручик, не следовало бы вам так обижать старого охотника, которому не раз случалось взбираться за сернами в горы и стрелять в них с такого места, где едва можно было поставить ногу. Но сегодня у меня на душе крайне тяжело и тоскливо. Хоть бы скорей прошел этот день!

– Мы не хотели обижать вас, – успокоил его Евгений. – Мы верим вам, Штадингер, да вы совсем и не похожи на труса. Только не приставайте к нам со своими предчувствиями. Люди, много раз бывавшие под пулями, уже не придают им значения. Когда мы все благополучно вернемся с войны, я приеду с сестрой в Оствальден, и мы станем добрыми соседями; принц очень любит свое лесное гнездо. Ну, хватит переживать, вот он уже возвращается.

В самом деле, на лестнице послышались быстрые шаги. Старик с облегчением вздохнул, но в открывшихся дверях показался только денщик Эгона.

– Его светлость идет? – спросил Вальдорф.

Но Штадингер не дал солдату ответить: он взглянул ему в лицо и вдруг судорожно схватил за руку:

– Что случилось? Где… где мой господин?

Солдат печально пожал плечами и молча указал на окно. Офицеры испуганно бросились туда, Штадингер же опрометью сбежал по лестнице в садик, находившийся перед домом, и с воплем упал на колени перед носилками, которые два санитара только что опустили на землю. На носилках неподвижно лежал принц.

– Тише! – предупредил врач. – Принц тяжело ранен.

– Вижу, – прохрипел старик. – Но не смертельно?.. Не правда ли, не смертельно? Скажите только это, доктор!

Он смотрел на врача с таким отчаянием и мольбой, что у того не хватило духу сказать правду; он отвернулся к офицерам, которые теперь тоже сбежали вниз и засыпали его тихими, испуганными вопросами.

– В грудь, – ответил он им так же тихо. – Принц потребовал, чтобы его несли к нему на квартиру; мы несли его очень осторожно, но конец приближается скорее, чем я ожидал.

– Значит, смертельно? – спросил Вальдорф.

– Безусловно, смертельно.

Доктор знаком остановил санитаров, которые хотели было снова взяться за носилки.

– Оставьте, принц, кажется, хочет сказать что-то своему слуге, на счету каждая минута.

Эгон, казалось, был без сознания; его белокурая голова бессильно откинулась назад, глаза были закрыты; из-под шинели, которой его прикрыли, виднелся расстегнутый окровавленный мундир.

– Ваша светлость, – стал умолять Штадингер тихим, но душераздирающим тоном. – Взгляните на меня, скажите что-нибудь! Ведь это я, Штадингер.

Знакомый голос что-то пробудил в сознании тяжелораненого; он медленно открыл глаза, и слабая улыбка пробежала по его лицу, когда он узнал старика, стоявшего около него на коленях.

– Мой старый леший, – тихо сказал он. – Вот для чего пришлось тебе приехать!

– Вы не умрете, ваша светлость! – пробормотал старик. – Нет, вы не умрете… ни в коем случае!..

– Ты думаешь, что умирать страшно? – спокойно продолжал Эгон. – Вчера ты не ошибся, у меня было тяжело на душе, теперь же легко. Поклонись от меня моему Родеку, моему лесу и… ей… хозяйке Оствальдена.

– Кому? Госпоже фон Вальмоден? – переспросил Штадингер в ужасе от услышанного.

– Да… передай ей мой последний привет. Пусть иногда вспоминает обо мне…

Слова отрывисто, с трудом слетали с помертвевших губ принца, но они не оставляли никакого сомнения в значении этого привета. Услышав имя сестры, Евгений вздрогнул и наклонился над умирающим. Эгон еще успел увидеть брата Адельгейды; он узнал черты, так напоминавшие ее, и снова по его лицу пробежала слабая улыбка. Потом он спокойно и устало опустил белокурую голову на грудь своего старого «лешего», и прекрасные ясные глаза закрылись навеки. Смерть наступила быстро и без страданий; принц как будто просто заснул.

Штадингер не шевелился, не издал ни звука, боясь потревожить последние минуты своего молодого господина, которого нянчил в детстве, а теперь он умирал в его объятиях. Но когда все было кончено, самообладание покинуло старика; он в отчаянии бросился на труп и заплакал, как ребенок.

Глава 29

То же яркое зимнее солнце сияло по другую сторону гор, освещая торжество победоносной немецкой армии. Переговоры с комендантом Р. были закончены, и крепость сдана. Капитулировавший гарнизон только что вышел из крепости, и часть победителей уже заняла его место.

На главной площади города, лежащего ниже цитадели, стоял со своим штабом генерал Фалькенрид, готовый тоже вступить в крепость. Ярко блестели каски и ружья солдат, подымавшихся к цитадели; отряд следовал за отрядом. Фалькенрид отдал последние приказания и, став во главе своих офицеров, подал знак к отъезду.

Вдруг из главной улицы бешеным галопом на площадь вылетел всадник; благородный конь был весь в мыле, его бока – в крови от острых шпор. И у всадника лицо было залито кровью, сочившейся из-под платка, которым был перевязан его лоб. Он летел как ураган, сметая все на своем пути. Наконец он домчался до площади и врезался в толпу офицеров, пробираясь к генералу.

Однако лошадь была на последнем издыхании и грохнулась оземь, но в ту же минуту всадник вскочил на ноги и бегом направился к командующему бригадой.

– От главнокомандующего! – крикнул он.

Фалькенрид вздрогнул. Он не узнал обезображенного кровью лица и только понял, что человек, мчавшийся так, не щадя лошади, конечно, должен был сообщить важные вести; но, услышав этот голос, понял, кто это.

Гартмут покачнулся и коснулся рукой лба; казалось, он сейчас упадет, как и его конь, но он приложил неимоверные усилия и устоял на ногах.

– Генерал предупреждает… замышляется предательство… крепость будет взорвана, как только гарнизон войдет. Вот депеша! – прерывисто произнес он и, выхватив из кармана бумагу, подал ее Фалькенриду.

Офицеры, взволнованные ужасным донесением, столпились вокруг начальника, как бы ожидая от него подтверждения невероятного известия, но увидели престранное зрелище. Генерал, известный своим непоколебимым хладнокровием и никогда не терявший присутствия духа даже при самых необычайных обстоятельствах, был бледен как мертвец, и, держа в руке нераспечатанную бумагу, уставился на всадника такими глазами, точно перед ним из-под земли выросло привидение.