Питт лихорадочно соображал, чем бы успокоить собеседника, но все слова в этот момент показались бы лживыми. Он не мог сказать, что друг Корнуоллиса понял и простил бы его. Должен ли человек прощать за то, что его посчитали шантажистом, пусть даже на мгновение? Если бы Томас узнал, что шеф подозревает и его тоже, он никогда не смог бы относится к моряку по-прежнему. Разбилось бы что-то очень важное. Корнуоллис должен был лучше понимать Питта. Шантаж – отвратительное преступление, жестокое и вероломное. Кроме того, это всегда поступок труса.
– Спасибо, что не отвечаете какими-то банальностями, вроде того что это не имеет значения или что он никогда не узнал бы, а поэтому и не чувствовал бы себя обиженным, – коротко рассмеялся помощник комиссара, все еще рассматривая улицу за окном. – Это как раз таки имеет значение, и я не жду, что кто-то сможет простить меня за эти подозрения. Ведь я же не смогу простить человека, который подумает, что я способен на бесчестный поступок. И даже если об этом никто не знает, сам-то я знаю! Я не тот, за кого себя принимал… У меня, оказывается, нет ни мужества, ни решительности. И за это я ненавижу себя больше всего. – Он повернулся к Томасу, заслонив собою свет. – Шантажист показал мне ту часть меня, о которой я ничего не хотел знать, и таким я совсем себе не нравлюсь.
– Это должен быть кто-то, кто вас знает, – тихо сказал суперинтендант. – Иначе откуда он мог узнать о том происшествии так много, чтобы так удачно извратить его?
– И об этом я тоже думал. Поверьте мне, Питт, бессонными ночами, когда я шагами мерил спальню или лежал, уставившись в потолок, я вспомнил всех, кого знал, начиная со школы и кончая сегодняшним днем. Я пытался припомнить каждого, по отношению к кому был несправедлив, намеренно или случайно, каждого, в чьей смерти или ранении был прямо или косвенно виноват. – Его руки задрожали. – Я даже не могу понять, что общего у меня есть со всеми остальными получателями писем. Балантайна я знаю очень мало, чтобы об этом стоило говорить. Мы с ним оба члены клуба «Джессоп» и армейского клуба на Стрэнде, но я знаю еще сотню людей так же «хорошо», как и его. Не думаю, что говорил с ним лично больше, чем десяток раз.
– Но вы знаете Данрайта Уайта? – Томас тоже пытался найти ответ.
– Да, но тоже не слишком близко. – Теперь шеф, казалось, был заинтригован. – Мы пару раз обедали вместе. Он немного путешествовал, и мы говорили с ним о каких-то ничего не значащих вещах. Сейчас даже и не вспомню, о чем. Мне он понравился. Он очень приятен в общении. Кажется, мы говорили о розах… Судья очень любит свой сад – его жена творит там чудеса с объемом и цветом. Кажется, что он очень ей предан, и это мне в нем тоже понравилось. – Лицо моряка смягчилось от воспоминаний. – Потом мы еще раз вместе пообедали. Ему пришлось тогда задержаться в городе из-за работы. Было видно, что он бы с удовольствием уехал домой, но не мог.
– Его приговоры в последнее время были, мягко говоря, несколько оригинальными, – заметил Питт, вспоминая о том, что ему рассказала Веспасия.
– Вы в этом уверены? – быстро спросил Корнуоллис. – Вы что, их читали? Кто это говорит?
Суперинтендант дважды подумал бы, отвечать ли ему на эти вопросы, если б их задал кто-то другой, но от помощника комиссара у него не было секретов.
– Телониус Квейд, – ответил он со вздохом.
– Квейд? – ошарашенно переспросил Джон. – Надеюсь, он-то не входит в число жертв? Квейд – один из самых благородных людей, которых я знаю…
– Нет, он к жертвам не относится, – успокоил его Питт. – Именно он обратил внимание на последние решения Уайта и озадачился. И именно из-за этого леди Веспасия Камминг-Гульд обратилась к Уайту.
– Ах, вот как… Тогда понятно, – бывший моряк прикусил губу. Какое-то время он, насупившись, прохаживался мимо стола, с тоской глядя на разбросанные бумаги, но затем наконец снова повернулся к собеседнику: – Как вы думаете, его хаотичные решения связаны с его тревогой, с тем, что он боится того, что может случиться в ближайший момент, – или с тем, что он не знает, чего от него может потребовать шантажист? Или это та цена, которую он уже платит шантажисту, и где-то, среди всех этих эксцентричных приговоров, находится тот единственный, ради которого заварилась вся эта каша?
Питт глубоко задумался. Такая мысль тоже приходила ему в голову. Правда, он уделил ей не так много внимания, потому что был полностью захвачен мыслями о том, как помочь Корнуоллису.
– Это может быть и платой, – серьезно ответил он. – Вы уверены, что между вами нет никакой связи… может быть, имело место какое-то дело, в котором вы оба принимали участие?
– Даже если это и так, то при чем здесь все остальные? – Голос шефа зазвучал задумчиво. – Это что, как-то связано с политикой? Но Стэнли уже уничтожен, поэтому его возможный вклад теперь не имеет значения… или все-таки имеет? А может быть, этот план с самого начала предусматривал его уничтожение, с тем чтобы лишить его власти и не дать занять тот пост, которого он так добивался? – Он широко развел руками. – Ну а при чем здесь Каделл? Что, речь идет о какой-то иностранной державе? Конечно, банк Таннифера имеет связи со многими европейскими банками. Речь может идти о колоссальных суммах. И Балантайн воевал в Африке… Может быть, разгадка именно там? – Неожиданно он заговорил громче, и в его голосе появился азарт. – Может ли это быть связано с финансированием операций с золотом и алмазами в Южной Африке? Или с землей? С какими-то экспедициями в глубь континента для открытия новых территорий, вроде Машоналенда или Матабелеленда? [36] Или с каким-то открытием, о котором мы еще ничего не знаем?
– Бо́льшую часть своей военной карьеры Балантайн провел в Индии, – задумчиво заметил Томас, еще раз обдумывая все услышанное. – Единственная его связь с Африкой, о которой мне известно, – это экспедиция в Абиссинию. А это на другом конце континента.
– Железная дорога Каир – Кейптаун… – Корнуоллис развернул стул и уселся на него верхом. – Вы только подумайте, о каких деньгах идет речь! Это будет крупнейший проект будущего века. Африканский континент – это новый мир!
Питт попытался представить себе это, но картинка все равно получалась неясная, размытая. Его сознание отказывалось оценивать подобные масштабы. Однако, несомненно, речь шла о целых состояниях и о власти, за которую многие готовы были убить, не то что шантажировать.
Корнуоллис внимательно смотрел на своего собеседника, и на лице его было написано восхищение величием тех проектов, которые пришли ему в голову. В его голосе слышались нотки нетерпения:
– Питт, мы должны решить эту задачу… не только ради меня или любого другого человека, который может быть уничтожен. Думаю, что замысел гораздо шире, чем несколько разрушенных жизней: речь может идти о моральном преступлении, которое может изменить ход истории на… один бог знает, на сколько лет вперед. – Помощник комиссара еще больше подался вперед. – Стоит только одному из нас испугаться угроз и выполнить требование шантажиста – требование, скорее всего, преступное, речь может идти даже о предательстве интересов родины, – как негодяй сомкнет свои объятья и будет вить из нас веревки, а у нас не будет никакого выхода, кроме… кроме смерти.