В подземке он спустился по эскалатору на перрон, подождал поезд и втиснулся в него вместе со всеми. Динамики противно зашипели, и вдруг оттуда хорошо поставленный женский голос произнес: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «Красные ворота». Левин подвинулся поближе к схеме метро, располагавшейся на одной из свободных от реклам стен, и определил маршрут движения до Красной площади. Посетить это место он хотел давно, с самого детства, слушая рассказы «исторички» о неспешных шагах царей по ее булыжной мостовой, коннице Буденного, высекающей копытами яркие искры, гусеницах советских бронечастей и солдат, отправлявшихся с парада сорок первого года на передовую, первомайских колоннах и, естественно, мавзолее, где лежал дедушка Ленин. Учительница говорила, что Ленин именно лежал, а не покоился с миром. И многие годы, пока Левин не подрос и не потерял интерес к этой теме, его мучил вопрос: «Почему дедушка Ленин все время лежит и лежит, будто бы заняться ему нечем? Дел-то в стране полно. Может, болен чем-то?» Уже во взрослом возрасте стала настоящим откровением новость о том, что Ленин давным-давно умер и в мавзолее находится его труп, за которым, словно за живым божком, несколько десятков лет ухаживает уйма людей. Как бы ни относились граждане к своему бывшему вождю: стояли на коленях, пели ему гимны или плевали на его портреты, все же грешно нарушать покой умерших. Люди, не по-христиански это!
Схема свидетельствовала, что Левин ехал по красной Сокольнической ветке метро. До станции «Библиотека имени Ленина», откуда до Красной площади рукой подать, было пять остановок, которые пролетели незаметно. Он вышел на Манежную площадь и огляделся. Неподалеку громадой высился Исторический музей, за ним, по мере движения, открывался вид на зубчатую стену Кремля, перед которой пирамидкой возносился мавзолей.
В этот день Красная площадь была под завязку, отчего гражданин Минин и князь Пожарский выглядели на удивление испуганными, а расписные купола храма Василия Блаженного блекли перед сотнями алых знамен, гвоздик и разноцветных воздушных шариков, парящих над головами внуков и правнуков нынешних последователей коммунизма. Через мощные динамики лилась песня: «…и Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди». «Не дай бог», – подумал Левин и мысленно перекрестился. В то время чекисты пустили бы его в расход или на двадцать пять лет заточили в лагеря где-нибудь на Колыме, что, по сути, было одно и то же. Только в первом случае смерть была бы мгновенной, а во втором прежде чем сгинуть в безымянной могиле, пришлось бы помучиться… маленько.
На площади в толпе орущих революционные лозунги бросались в глаза строго одетые молодые люди со свинцовыми лицами, которые не выражали всеобщее ликование коммунистов. Их взгляд, словно эхолот, блуждал по толпе, выискивая подозрительных лиц, чтобы броситься на них раньше, чем те смогли бы привести в действие самодельные взрывные устройства. Все это напоминало демонстрации застойных времен, когда их предшественники-чекисты в праздники наводняли Красную площадь. Но тогда была мнимая опасность советским лидерам, а сейчас существовали реальные террористические угрозы. Но если этот пункт отбросить, то может показаться, что рядом с мавзолеем остановилось время, и тогда слова песни о молодом Ленине и юном Октябре воспринимаются по-марксистски зловеще: «Призрак бродит по Европе… Призрак коммунизма…»
Если время остановилось рядом с мавзолеем, это не означало, что оно встало в ступор повсеместно. Время шло.
И Левин это заметил на Лобном месте, рядом с которым пролетела кавалькада правительственных машин, взявших курс на массивные ворота Кремля. За несколько часов он обошел Красную площадь вдоль и поперек, не упустив ни одной мало-мальски важной детали. Он уходил оттуда с легким сердцем и приподнятым настроением. Свою давнишнюю мечту хоть одним глазком взглянуть на вождя мирового пролетариата, он исполнил. Лозунг «Ленин и сейчас живее всех живых – наше знание, сила и оружие» оказался фальшивым. Многострадальное тело Ильича постепенно превращалось в обыкновенную мумию, из тех, что выставляют напоказ в музеях, а его бессмертная душа требовала покоя.
* * *
К Казанскому вокзалу Левин прибыл загодя, однако продавец его уже ждал и всем своим видом давал понять, что документ готов и находится при нем. Увидев своего клиента, он кивнул головой, показывая, чтобы тот двигался за ним, и разболтанной блатной походкой направился в сторону выхода. Остановился он только на безлюдном перроне вокзала. Левин подошел к нему вплотную и спросил:
– Что за шпионские фокусы? Сделал?
– Фирма веников не вяжет, – он достал ксиву и, повертев ею перед лицом клиента, сказал: – Береженого – бог бережет.
Левин попытался заполучить документ, но вдруг почувствовал, как сзади на его плечо легла чья-то тяжелая рука. Он повернулся и остолбенел. Перед ним стоял классический урка: выдвинутая вперед челюсть, низкий покатый лоб, маленькие мутные глазки, стальные зубы. Он был весь расписан татуировками, свидетельствующими, что их обладатель являлся неотъемлемой частью душного, вонючего и опасного лагерного мира. У него был вид не проходящего похмелья.
– Что вам нужно? – испуганно спросил Левин и покосился сначала на незнакомца, а затем на продавца.
– Не ссы зема, все будет путем, и мы поженимся! Хе-хехе, – развеселился урка. От него несло запахом дешевого алкоголя.
Неожиданно Левин преобразился и приветливо просиял:
– С каких это пор, ты Бык, честных пацанов разводишь, с которыми много лет шконку [42] и баланду [43] делил? А не поехала ли у тебя крыша, а, Бык?
Урка от удивления аж приоткрыл рот и пристально уставился на Левина.
– Да ты глазенками-то не зыркай! – во весь рот улыбнулся Левин. – Никак не признал?
– Узбек, это ты что ли? Ты, бродяга? Вижу харя знакомая, а не пойму, откуда, – Бык тоже улыбнулся и протянул руку. Левин звонко припечатал свою ладонь к ладони Быка. – Гусь, так это же Узбек, кореш мой лагерный, – урка кивнул своему застывшему в удивлении подельнику и снова обратился к Левину: – А мне Гусь говорит, дескать, лох появился. Говорит, давай разведем терпилу на бабки. А терпила – это ты, Узбек. Хе-хе-хе.
Бык был фартовым налетчиком, а следовательно, постоянным обитателем мест лишения свободы. В общей сложности Бык провел в зонах общего, усиленного и строгого режимов 15 лет за грабежи и разбои. Когда Левин попал на зону, Бык уже мотал свою третью ходку за банальный уличный грабеж и был признан судом особо опасным рецидивистом, а в лагере – «честным фраером», живущим исключительно «по понятиям».
Судя по его нездоровому виду, а выглядел он гораздо старше своих сорока лет, вольная жизнь не шла ему на пользу. Выношенный костюм мешком обвисал на высохших, но когда-то могучих плечах. Вообще, его внешность была какая-то затрапезная, хотя на зоне он следил за собой: всегда был опрятен, чисто выбрит, постоянно стирал и тщательно утюжил робу, полировал тяжелые зековские ботинки. И если бы Левину кто-то сказал, что Бык за два месяца воли превратится в чухана, [44] то он бы не поверил.