– Какого дьявола ты себя выдал?! – схватился было за трубку Гродов, вновь после беседы с артиллеристами поднявшийся на холм, но, прежде чем Жодин успел ответить, сам все понял: прикрываясь каркасом судна, к его корме подходили две весельные шлюпки, которые тащили за собой два плота с очередным десантом.

– Да ко мне тут хлопцы в гости незваные повадились; добро еще, что со своим самогоном, – услышал он спокойный, ироничный голос Жодина. – На корме их сейчас встретит ручной пулемет и снайпер наш, Малюта Соколиный Глаз. Если учесть, что в помощь им прикомандирован еще и юнга Юраш, то понятно, что этого хватит. Все остальные стволы пришлось тут же пустить в дело против королевского «кобыл-войска». Словом, извини, комбат, пока враг не очухался, я тоже слегка приложусь, потому как чувствую: залежался.

– Только радиста береги.

– Да сохраню я тебе радиста, сохраню! Кстати, второго пленного, старообрядца, уже поставил в строй. Сам видел, как он двух к морю забредших завалил. Оказывается, неплохо стреляет.

– И главное, не по тебе.

Почти в ту же минуту Гродов заметил, как уже вторым выстрелом корабельное орудие всадило снаряд в борт крайнему танку, который еще через несколько мгновений взорвался, уложив под осколками немало всадников и пехотинцев. Гусеницу второго танка разнес кто-то из пушкарей Куршинова. У водителя третьего танка нервы не выдержали, и он успел метнуться за танк, развернутый бортом к окопам, из тех еще, подбитых во время первой атаки.

– Как там комбат береговой батареи настроен? – прокричал Гродов, обращаясь к Денщикову, который сидел в катакомбном гроте рядом с телефонистом.

– Только что передал ему: «Ориентир два! Огонь по Судному полю!». О том, что десант «Кара-Дага» вступил в бой, тоже сказал.

Словно подтверждая его слова, три снаряда большого калибра взорвались в самой гуще кавалерии и пехоты, сгрудившейся за руинами лабаза, в неглубоком прилегающем овраге, а также на пологом склоне возвышенности, неподалеку от хутора.

– Тебя как величают, младший сержант? – обратился майор к приземистому конопатому командиру орудия, оказавшемуся на холме.

– Фролов, товарищ майор.

– Танк вон тот, что за подбитым прячется, видишь?

– Так точно.

– Так чего ждешь, пока он одним выстрелом накроет всех нас, вместе с твоей «сорокапяткой»?

– Задачу понял. Заряжай! Наводчик, ориентир два, левее ноль пять!

26

Подбить танк Фролов так и не сумел. Поняв, что по нему пристреливаются, танкист круто развернул машину и по подножию возвышенности понесся в тыл, в сторону хутора. Тем не менее три выпущенные по нему снаряда даром не пропали. За броней машины скрывалось до десятка пехотинцев, которые там и остались. Еще один снаряд разорвался в гуще спасавшихся в ложбине кавалеристов.

– Ну, вы же сами видели, товарищ майор, – оправдывался конопатый артиллерист, – что танк этот, словно завороженный. Мы всей батареей вряд ли сумели бы достать его.

– То ли он заворожен, то ли наводчик твой недоучен, с этим будем разбираться потом, а пока ведите огонь по прибрежной полосе, не позволяйте румынам приближаться к кромке моря, к судну.

Гродов заметил, как изменилась тактика румын. Раньше, после неудачной атаки, они старались как можно скорее убраться в свои окопы, а теперь продолжали цепляться за отвоеванный клочок земли, залегая за складками местности и в воронках, окапываясь и буквально врываясь в нее на равнинных участках. Что произошло? В группе армий «Антонеску» появилось больше обстрелянных солдат? В румынских штабах поняли, что у русских нет столько патронов и снарядов, чтобы выковыривать их задержавшихся на поле боя солдат из каждого окопа, каждой воронки?

Главное, догадывался он, заключалось в том, что румыны убедились: на этом участке морские пехотинцы в контратаку предпочитают не подниматься и в обычные для себя рукопашные «полундры» ввязываться не желают. Благодаря этому они теряют значительно меньше людей, но зато позволяют противнику оставаться на поле боя, действуя при этом группами или вообще индивидуально. Так, может быть, разубедить их в том, что моряки теперь уже забыли о своей «полундре!»

– Товарищ комбат, есть два добровольца, которые хотят незаметно подобраться к танку и залечь, затаиться у него под гусеницами, – обратился к Гродову командир роты. – А если удастся, то и проникнуть внутрь машины. Но тоже незаметно. Один из бойцов, ефрейтор Колодный, наш лучший пластун, успел побывать неподалеку от танка. Подход к нему – по низинке. Да и подбит он как раз во время пересечения узкой ложбины и, если поработать саперными лопатками…

– Вот и пусть поработает…

– С ним краснофлотец Петельников. Этот немного смыслит в технике, так что, если удастся проникнуть в танк, попытается разобраться, что там и к чему.

– Прежде всего, пусть выяснит, пригодны ли орудие и пулемет. Вручи по две дополнительные обоймы каждому и по две гранаты.

– Остальное припасут из подобранных возле танка трофеев, там их немало. Кстати, оба неплохие стрелки.

Несмотря на то, что солдаты противника вновь попытались подняться в атаку, эти двое все же направились к вражеской машине. Условились: как только они окажутся поблизости, Колодный подаст сигнал солнечным зайчиком своего зеркальца. И вскоре этот сигнал действительно поступил. Ефрейтор даже успел отсветофорить азбукой Морзе, что в танк можно проникнуть через нижний люк. Отправив в его чрево Петельникова, сам он обустроился в окопчике под броней, буквально в тридцати метрах от залегшего на склоне извилистой возвышенности подразделения румын.

При очевидном неравенстве сил, которое намечалось на его участке, майор готов был благословить появление любой дополнительной «точки». Он уже убедился в том, какими эффективными оказались засады на хуторе и судне, поэтому приказал конопатому пушкарю еще раз аккуратно взять уцелевшую бронемашину в вилку, дабы поддержать добровольцев.

Последний в течение этого знойного дня натиск враг предпринял уже на закате солнца. Сначала он силами до батальона ринулся на хутор, заставив моряков и ополченцев отступить к трем прибрежным усадьбам, и теперь, кроме них под контролем лихановцев оставались лабаз, причал и руины старинного особняка, который еще недавно служил основой межколхозного пионерского лагеря. И только огонь всей батареи «сорокапяток» и пулеметной спарки не позволил смешанной группе румынских стрелков и кавалеристов окончательно отрезать роту Лиханова от своих.

– До ночи продержаться сумеешь? – спросил Гродов, как только старший лейтенант перенес свой НП в развалины особняка.

– Если не нахлынут такой массой еще раз, продержусь, – на удивление спокойно, почти буднично проговорил командир роты. – Несмотря на то, что после прямого попадания в дом танкетка моя сгорела вместе с остатками того, что оставалось от здания. Жалко, серьезная была машина. И надежда, считай, единственная.