Он собрался наскоро. Процесс забурлил, зашипел, как два несовместимых реактива, смешанных нечаянно. Семён не знал, чего ждать в заключительной стадии этого процесса. Но радость охватила его, непонятная радость.
В течение нескольких часов всё необходимое было сделано.
Ближе к вечеру к Семёну домой с визитом наведался Андрей Философ.
Они протянул руку, предупреждая:
– Сиди. Не вставай. Что? Не понимаю! – указал Андрей на его положение, считаясь с болезнью и с тем, что Семёну неудобно вставать для приветствия.
Андрей догадался, что Семён хотел поделиться соображениями, но разговор не клеился. Один не знал, с чего начать, другой, сидя напротив, не мешал собираться с мыслями.
Они никак не могли настроиться на нужную волну. Может, это воздействие настроения?
Андрей, загорелый, освежённый купанием в реке, пришёл с летней жары, с пляжа, где беззаботные люди полны сил, их тела упруги, глаза сверкают живым и здоровым блеском. Его яркая одежда выглядела странным здесь, в комнате, в которой царило уныние.
В комнате больного человека всегда быстро появляются мрачные тона и становится заметнее угловатость предметов, которые располагаются теперь таким образом, чтобы они казались на своих местах, но в то же время на них можно было смотреть с одной точки. Той, где находится место больного. И потолок в этой комнате вроде стал ниже, и стены – уже.
Кабинет Семёна был переоборудован под него, под то, настоящее, положение больного. Когда больной встаёт – предметы и вещи располагаются в одном измерении, когда лежит – в другом. И хоть на первый взгляд всё осталось на своих местах, на самом деле перестановка произошла.
Андрей мимолётом посмотрел на ногу, укрытую одеялом. Ему показалось, что под ним подушка. Он присел рядом на кресло.
Друг молчал, и он решил нарушить тишину начать первым.
– Ну рассказывай, как дела.
И словно всё ожило, задышало, воспряло, как будто садовник обильно полил поникший от жары сад.
Семён живо подхватил:
– Позвонил тебе. Хочу тебе новость рассказать.
– Какую новость? – он хитро улыбнулся. – Что Вероника всех уволила с аргументом, что все вокруг дураки и она не может с ними работать?
Семён серьёзным тоном, не обращая внимания на сказанное Андреем, ответил:
– Нет. Пусть она с мамой разбирается. Машка на готовое пришла. Я коллектив создал – работайте. Двадцатилетней сопле достаточно было не позволять принимать собственные решения и сказать нет. Только развалить всё и могут. Не хочу говорить об этом.
– Созидатели и творцы разрушений не в меньшей степени важны друг для друга.
Он показал на оттопыренное одеяло:
– Греешь? Ну, что с ногой?
– Греешь? – повторил Семён с иронией. – Ничего не говори. Мрак полный – ты не знаешь. Давно думал посоветоваться, только… – поглядел Андрею в глаза. – Стыдно.
Он приоткрыл одеяло и показал ногу. Андрей посмотрел на неё, перевёл глаза на Семёна:
– Ты что, с ума сошёл?
Ничего больше он сказать не отважился, чтобы не обижать друга.
– А Машка куда смотрит?
Не вдаваясь в объяснения, Семён пытался одной фразой подвести итог:
– Через два часа поезд. Вот тебе и позвонил.
– Говори, не молчи только.
– Скажи, ты как будешь ко мне относиться, если я буду без ноги?
Андрей после этого вопроса застыл, сражённый глупостью человека, о котором бы он никогда такого не подумал.
– Сём! Ты спятил?
Он поднялся во весь рост перед ним. Долго всматривался.
«Нет. Он серьёзен».
– Ты такими глупостями засрал мозги. Умный человек. Ты о чём?
Он покачал неодобрительно головой.
Семён, поняв, что получилось по-идиотски, наскоро искал оправдания.
– Мне маленькая Машутка предсказала, что ты самый первый отвернёшься от меня, если мне отрежут ногу.
Андрей долго раздумывал, понемногу овладевая собой.
– Тяжёлый случай. Ты совсем не о том думаешь. Думай о себе и не накручивай ерунды. Тебе кто посоветовал так думать? Очнись! Какая разница, с ногой человек или без? Ты посмотри на общество. Они с руками и ногами, но, если объективно оценивать, обуза для близких, для окружающих, для государства. Ты же без рук, без ног будешь нормальным гражданином, другом, человеком.
Семён отвернулся, внимательно слушая. Андрей продолжал:
– Тебе кто внушает эту ересь? Опомнись. Сеня, ты слышишь меня? А-а-а! Сеня, скажи, слышишь?
Но в лице Семёна что-то изменилось, что-то едва уловимое. Что-то. Он понимал Андрея, но воспринимал их по-своему, придавая им другой смысл.
– Ну ты что разошёлся, Андрюх? Хватит. Я понял. И сейчас Машутка, маленькая, настояла на разговоре, – то ли он переживал: понимает ли он, Андрей, о какой Маше идёт речь, не перепутал ли; то ли хотел прикрыться этим словом – «Машутка», как щитом, – совета спросить, надо резать или нет. Она к тебе очень расположена.
– Нет, ты не понял, – как можно спокойнее говорил Андрей, – уже поздно понимать. Сколько умных людей вокруг тебя. Многие тебя уважают, кто-то любит. А ты послушал и слушаешь эту дурочку, набитую спермой голову. Сень, так не бывает.
– Ты что о ней так? Не надо. Она же моя женщина.
Не скрывая своего отношения к словам Семёна, Андрей обмяк.
– Будь моя воля… Тогда в Германии врачей слушать надо было. Не кого-то, не её, а тех врачей.
Семён попытался опять сменить тему.
– Андрюх, ты не знаешь всего. Потом, ладно? Потом. Отвезёшь в аэропорт?
Андрей сел в волнении, снова поднялся. Вскинул руку, посмотрел на часы.
– Через час пятнадцать выходи, подъеду.
Он пошёл к выходу двери, понимая, что никакого разговора не получилось. Эта маленькая засранка прочно заняла место в голове друга.
В дверях ему попалась Маша Светлова, поджидавшая его. Вся в слезах.
Она прошептала:
– Хочет выпроводить детей, меня, а пригласить маленькую, попрощаться перед дорогой. Что делать?
– Не вздумай! Пошла она вон! Я видел её – сидит в машине перед домом.
Андрей шёл по двору. Маленькая Маша, снова увидев его, вышла из машины в надежде поговорить. Андрей заметил её и воспользовался тем, что она стояла в стороне. Уверенными шагами прошёл мимо, словно был озадачен чем-то. Сел в машину, поехал.
Маша встала у него на дороге преграждая путь. Андрей остановился и подыграл ей: удивлённо спохватился, словно не заметил, что она давно здесь.
Он открыл боковое окно и остановился.