Место такое, что нельзя остановиться и помочь тому, кто сейчас переходит по бревну. Только вверх. Только вперед. Мокрая трава и глина, вспоротая каблуками первого взвода. Только бы не упасть назад!
— Славян, держи! — Муратов протягивает свой автомат. Схватился за ремень, выполз.
Время есть перемотать портянки и подышать. Покурить, хлебнуть воды из фляжки.
Вот и вся рота перебралась. Никто не упал, не поскользнулся. Хуже всего, конечно, было четвертому взводу. Там уже было не бревно, а огромный, вытянутый комок глины, крутящийся под ногами.
— То-то колхозники обрадуются, когда придут переправляться через ручей.
— По фигу!
— Факт!
— Рота, строиться! Не отставать! Бегом марш! Шире шаг! Шире шаг!
Снова бег по пересеченной местности. Всем уже наплевать на внешний вид, расстегнулись до пупа. Пот не смахиваем, не имеет смысла. Он просто капает на дорогу. От взбитой пыли над колонной висит облако, которое оседает на нас. Пот, грязь, пыль — это все про нас. Снова мозг выдает армейскую прибаутку:
«Жопа в мыле, морда в грязи!
— Вы откуда?
— Мы из связи!»
Это про нас!
Строй начал растягиваться. Силы. Силы покидают. Воздуха просто нет вокруг. Он исчез. Как рыбы на берегу, полным ртом хватаем воздух, а его нет. Только малая толика попадает в легкие!
По колонне пронеслось.
— Пинькин отстал!
— Бля!
Три командира отделения и я вышли из строя, потянулись в конец колонны. Макс Пономарев, Полянин за нами. Пинькин стоял на коленях и мотал головой.
— Вставай! Вперед!
— Нет! — Олег стоял на коленях и мотал головой.
— Вставай, белая обезьяна!
— Сучий потрох!
— Пинькин — ты старая больная обезьяна! Гамадрил хренов! Встал и вперед!
Олег стоял на коленях и мотал головой. Вот уже мимо нас пробегали последние из четвертого взвода.
— Ну, что, разбираем его барахло и потащили! — я сплюнул сухим ртом от злости.
Из других взводов, таких же, как Пинькин, тащили на себе. Они уже были на подходе.
Стали снимать с Олега оружие и амуницию. На четверых разобрали. Забрал автомат и ремень с рожками, фляжкой и штык-ножом.
— Поляна, Пономарь! Вам — тело обезьяны!
Они кивнули.
— Побежали?
— Догоняем наших!
— Да!
Побежали. Тут раздался крик отчаянья Пинькина.
Мы обернулись, Вадик и Макс подхватили Пенька. Его руки взвалили на свои плечи. Он начал вырываться и кричать:
— Дайте мне штык-нож! Я убью себя! Дайте мне штык-нож!
— Вперед, сука! Заебал ты уже!
— Может, ему морду расколотить? — Мазур.
— Время! Время! Некогда! Потом! Взвод брошен.
— Потом. Я с ним лично физподготовкой займусь! Осел! — Гурыч был зол.
Догнали взвод. Теперь еще второй автомат, пинькинский ремень со всем барахлом висит на шее.
В кустах слева раздались один за другим два взрыва.
— Нападение слева!
— Занять оборону!
Прыгаем вправо, ломая кусты!
— К бою!
— Огонь!
Предохранитель вниз. Передергиваю затвор пинькинского автомата! Нажимаю на курок. Сухой щелчок вместо выстрела.
Мозг реагирует. Не понимает толком, то ли это офицеры взорвали пару взрывпакетов, то ли на самом деле на засаду напоролись! Почему патронов нет?
Еще раз затвор назад, снова на спусковой крючок.
— Атака отбита!
— Бегом марш!
— Шире шаг!
— Не растягиваться!
— Шире шаг!
Эта бестолковая остановка сбила дыхание, потеряли темп.
Снова бежим. Темнеет, уже не видно дороги, только ориентируюсь по спине бегущего впереди.
Команда «вспышка». Уже и не видим, куда падаем. Уже все пофигу. Уже всем все равно. Лежать бы так в этой сырой, приятно охлаждающей тело, грязи! Уже нет сил, желаний, воли.
— Встать! Построились! Бегом марш! Шире шаг! Не растягиваться!
Бежим. Снова бег. Какая сволочь здесь корни деревьев подсунула? Зачем здесь эти корни? В темноте их не видно. И спотыкаешься о них.
Сколько еще бежали — знают только ноги. Они уже не передвигаются. Носки сапог не поднимаются, они, кажется, волочатся.
— Шире шаг! Не растягиваться! Сомкнуть строй! Повысить бдительность! Место предполагаемой засады!
— Шире шаг! Шире шаг!
Да, пошел ты, Зема, со своим «шире шаг»! Так и хочется сдохнуть! Как Пинькину, заколоться ножом. И катись все — провались! Или тебя, ротный заколоть. Длинным — коли! Коротким — бей!
— Шагом! Марш!
Не сразу поверили этой команде. Шагом! Мы можем, умеем ходить шагом! А не бегать! Показались огни. Это же Ягуновка, чуть в стороне, а вот и площадки с техникой! Мы дошли! Мы пришли! Мы прибежали, мать его! Мы сумели!
Триста метров до столовой мы дошли. Перед столовой солдатской горел тусклым светом одинокий фонарь. Построились. Посчитались.
Подошли отставшие. Отдали Пинькину его барахло.
— Пенек! Обратно с полигона, ты впереди меня побежишь, я штык-ножом тебе в зад буду колоть. Не поможет — загоню лезвие в анус с проворотом!
Ужин! Мы пропустили все сроки. И нам досталась какая-то похлебка. В котелки, полные солидола, бухнули мутную жижу. Мне попалось несколько волокон вареного лука. Я подумал, что это была луковая похлебка. Кому-то часть капустного листа. Он полагал, что это были щи. А кому-то — половина картофелины. Этот счастливчик полагал, что был картофельный супчик.
Торопливо хлебая это теплое варево из своих котелков, мы вкушали пищу богов. Ничего вкуснее в жизни ни до, ни после никто из нас не ел. Говорят, что французы — великие кулинары. Не пробовал, но искренне считаю, что тот суп после первого в жизни марш-броска, лучше всей французской кухни!
Оружие — в ящики возле дневального. Вечерняя поверка. Да, кто сейчас в самоход уйдет?! Спать!
Упали в палатки. Шинель из скатки, поверх одеяла, ноги гудят. Спать! Что снится после такого марш-броска? Ничего. Только закрыл глаза и, кажется, сразу команда:
— Рота, подъем! Выходи строиться на утреннюю зарядку! Форма одежды номер два!
— Какая, в гризду, зарядка!
— Какая вторая форма!
— Голый торс!
— Они, что, уху ели с утра?