– А взялся тут от беспокойства, ваше высокоблагородие, – сказал я врачу. – Фельдшер у вас тут старенький, грудные болезни хорошо лечит, он меня с того света вывел! Я как узнал про пожар, о нем забеспокоился – уцелел ли старичок?
И вот приходил да вашим же людям помогал завалы разбирать. Людей-то спросите, ваше высокоблагородие!
Тут я и фамилию фельдшера назвал – то ли Анкудинов, то ли Амкундинов, сейчас уж не помню.
Меня признали, подтвердили мою помощь, и далее разговор уже был более ласковый. Доктор-немец сообщил мне о моем знакомце то, чего простые служители не знали: старенький фельдшер находился сейчас в Цитадели. А поместили его там из опасений за его судьбу: он видел людей, поджигавших гарнизонный госпиталь. И они его видели – едва ноги унес.
– Ахти мне! – воскликнул я на простой лад. – Вот то же и мне все время мерещилось! Не мог гошпиталь сам загореться, да и ветер не туда дул!
– Теперь ты понимаешь, что свечной торговец, который с кем-то подрался в кустах на краю кладбища, пропал неспроста. Может, и он что-то видал, и мог бы поведать, – объяснил мне доктор.
Говорил он по-немецки, употребляя русские слова «ты», «видал» и «кладбище», а прочее мне перетолковал служитель, который уж наловчился помогать доктору в беседах.
Далее речь зашла о полиции. Я уж и сам был не рад, что позволил Бессмертному навязать мне на шею этакое приключение – в конце концов приставать к торговцам с расспросами можно и без такой глубоко эшелонированной истории. Но на словах я полностью поддержал предъявление полиции коромысла со свечами и неведомо чьей старой шапки. Доктор послал за квартальным надзирателем, а я пошел вроде бы прогуляться – да и был таков!
Теперь нужно было побегать по городу в поисках свечных торговцев, пока за них не принялась полиция. Не один ведь Бессмертный такой умный, тот же частный пристав Вейде далеко не дурак. И не тысяча же их в городе – друг дружку знают, очень скоро сообразят, о ком речь.
Я прикинул: пока доктор снарядит гонца в полицию да пока гонец доберется до полицейской конторы, пройдет никак не менее часа. Госпиталь вроде бы относится к первой форштадтской части. То есть коли розыск и начнется – то в предместьях. Мне, стало быть, лучше сразу бежать в крепость.
Но Господь сжалился надо мной – послал мне нужного человека навстречу там, где между предместьем и крепостью лежала эспланада.
Это было презанятное местечко. В мирное время тут сиживало в хорошую погоду немало художников и даже девиц со своими альбомами, потому что открывался замечательный вид на крепость, на ее бастионы пятисаженной высоты и столь же высокие куртины меж бастионов, а за ними возвышались три знаменитые рижские церковные башни – слева Петровская, справа Яковлевская, посередке башня Домского собора. Рисовать их – одно удовольствие, я сам как-то отправил матушке собственноручно изготовленную картинку.
Крепость в моем изображении несколько смахивала на корабль с мачтами, лишь парусов недоставало. Сходство с кораблем для матушки было бы полнее, кабы я догадался послать еще и план Риги – сверху она, если забыть про бастионы, напоминала преогромную шлюпку с туповатым носом и с широкой кормой. Нос этот упирался в Цитадель.
По сравнению моему видно, что в душе я все же оставался моряком, хотя и моряком обиженным, недовольным, не желающим лишний раз вспоминать поход сенявинской эскадры.
Там, где Известковая улица подходит к эспланаде, я и столкнулся нос к носу с самым что ни на есть доподлинным свечным торговцем. Надо было видеть, как он нес свое коромысло, как ярок его тканый пояс, как щегольски заломлена шапка и как бойко торчала густая бородища!
– Здорово, товарищ! – сказал я ему. – Тебя-то мне и надобно!
– Свечей купить? – спросил он. – Так выбирай! Все хороши, ровны, горят тихохонько, воска не жалеем! И сальные хороши, гладки, недороги!
– Нет, я по другому делу. Может статься, и в ноги мне поклонишься, когда узнаешь. Что, у вас, у свечников, человек не пропадал?
– С чего ты взял? – удивился он.
– Я из гошпиталя командируюсь, – я ловко ввернул армейское словечко. – Там нашли в кустах у кладбищенской ограды коромысло с двумя связками свечей и шапку. Кусты поломаны – выходит, была драка. Кто-то из ваших сцепился незнамо с кем, да и пропал, за товаром не вернулся.
– Господи Иисусе, – пробормотал торговец. – Это что ж делается?
– Война, брат, – я развел руками. – Так коли у вас кто пропал, пусть бегут в гошпиталь или в полицейскую часть, глядишь, признают хоть шапку. Ты скажи своим: может, тот человек валяется где-то избитый, так искать надо!
Свечной торговец разволновался.
– Слышь-ка молодец, не в службу, а в дружбу! Ты ведь все одно в крепость шагаешь – так добеги, сделай такую божескую милость, до Алексеевскою храма, там моя тетка за свечным ящиком у входа сидит, Прасковья Марковна! Ты ей все скажи! Сдается, это Андрюшка наш опять загулял… Он у нас во хмелю драчливый! А она тебе за известие хорошую свечку даст, к образу Богородицы поставить!
Говорят, первая мысль, что приходит в голову, обычно бывает хорошей. Я подумал, что коли мне дадут свечу, я поставлю ее за здоровье Бессмертного. Ловко он придумал насчет свечек!
Не дожидаясь, пока свечной торговец вздумает завести со мной знакомство, я устремился к городским воротам, как всегда, моля Бога, чтобы благополучно попасть в крепость. Ворота вели через равелин между Банным и Песочным бастионами, и к людям, что ходили из крепости в предместья и обратно, присматривались. Я же формально не имел причины бродить взад-вперед – вот кабы я нес на голове плоскую корзину с овощами, иное дело! Очевидно, следовало в конце концов где-то ее раздобыть, а поскольку война и на рынке корзин может не оказаться, стоит сыскать настоящего огородника, завести его в какой ни на есть погребок и сторговать корзину, или же попросту унести ее, оставив ему деньги. Вряд ли это сокровище стоит дороже гривенника.
Додумавшись до этакого способа, я снова помянул некоторым словом Бессмертного, его влияние на меня уже столь далеко простиралось, что я ради выяснения истины готов был пойти чуть ли не на воровство. Но следующая мысль была не столь сердита: возможно, именно так и поступил загадочный Мартын Кучин, напоив свечного торговца и реквизировав у него товар чуть ли не по праву военного времени.
Удачно проскочив в крепость, я пошел к Алексеевскому храму и отыскал добрую старушку Прасковью Марковну.
– Ах, он ирод! – воскликнула старушка, услыхав мое вранье. – Он-то божился, что свечи продал и деньги получил! А они валяются в кустах, да еще на кладбище!
Ее недовольство было нешуточным, но я в конце концов дознался, что Андрюшку звать Елисеевым, а поскольку дом его сгорел, живет он с молодой женой в самой крепости, в подвале напротив склада Верблюда, вдали от старших, и потому безобразничает.
Я пришел в такой восторг, что дальше некуда. Человек, поселившийся в подвале, уж верно, слыхивал подземную «Марсельезу»! Все складывалось одно к одному. Единственное, мне показалось ненужным путешествие в госпиталь и вручение докторам свечек и коромысла вкупе с моей старой шапкой. Ведь и без того я очень быстро напал на след.