И никто не замечал в самом темном углу часовни Орлова – отблеск свечей не падал на его лицо, и он мог незаметно для всех неотрывно наблюдать за темноволосой женщиной с черной повязкой на каштановых волосах, в темных очках, с искусанными почти до крови губами. Он полагал, что этого никто не замечает, но одна ревнивая пара глаз следила за ним неотступно…
Наконец под сводами часовни затихли последние слова заупокойной службы, и все направились к гробу – попрощаться и последний раз взглянуть на светлое лицо Антона. Мигель и Сергей бросились поднимать мать Антона с колен, когда она упала, в последний раз прикоснувшись губами к холодному лбу сына. Анна долго стояла над гробом, вглядываясь в дорогое лицо, желая навсегда запечатлеть его в памяти. Потом она поцеловала Антона в губы и уступила место Мигелю, который что-то прошептал, но никто не услышал – что…
Сергей подвел Катрин к гробу, держа ее за плечи. На удивление, она держалась и, прикоснувшись губами ко лбу мертвого друга, перекрестила его. «Прощай», – шевельнула она губами и погладила Антона по лицу.
«Прощай», – прошептал Сергей и дотронулся до его руки. Ему показалось, что рука Антона не так холодна, как должна была быть, и он решился сжать ее, словно в последнем рукопожатии. Подняв голову, Сергей перехватил взгляд американца, который внимательно следил за ним и за его женой. Фэбээровец смотрел на них пристально, не отрываясь, и даже то, что Булгаков поймал его за этим, совершенно, казалось, его не смутило.
Но его внимание сместилось с четы Булгаковых в тот момент, когда к гробу подошел последний из присутствовавших. Фэбээровец слегка прищурился, и в его глазах Булгаков прочел неподдельный интерес. Нантвич следил, как Орлов подошел к Антону, но единственный из всех постоял всего пару мгновений, глядя на лицо друга, а потом вновь перевел горящий взор на Катрин.
– Ради бога, умоляю тебя, Альберт, – голос матери Антона был еле слышен, и Анне пришлось наклониться к ней поближе. Когда Анна попала в поле зрения женщины, та схватила ее за руку.
– Анечка, родная, пожалуйста…
– Валентина Павловна, что? – спросила Анна, осторожно поглаживая ее ладонь. – Скажите мне, я сделаю все возможное… И невозможное, – добавила она, вспомнив слова Антона.
– Анечка, кто понесет гроб? Неужели эти люди? – И мать Антона посмотрела в сторону, где у прилавка со свечами стояли шестеро рабочих кладбища, в спецовках и тканых перчатках – не совсем трезвые и какие-то неопрятные. Они нетерпеливо ожидали окончания прощания, переминаясь с ноги на ногу.
– Бедный… Мальчик мой… – она беззвучно плакала, раскачиваясь взад-вперед, а Альберт стоял растерянный, обнимая жену, и не зная, что предпринять. Анна посмотрела по сторонам, и взгляд ее остановился на Мигеле. Она подозвала его взмахом руки:
– Вы должны отнести Антона сами. Эти люди не должны прикасаться к гробу. Мигель согласно кивнул.
– Конечно, – коротко сказал Булгаков, выслушав Мигеля. – Но нас только трое – нам нужен кто-то еще. Катрин стояла рядом и, казалось, была безучастна ко всему, но, поняв, что требуется, медленно обвела глазами часовню, остановившись на Нантвиче. Пару мгновений они смотрели друг на друга, и вот он двинулся к ней, словно влекомый неодолимой силой.
– Вот вам четвертый, – Катрин, повернувшись к подошедшему Джошу, сказала по-английски: – Прошу вас, помогите нам отнести Антона.
– Я готов, – он наклонил голову. – Распоряжайтесь мной как вам угодно, Катрин…
Булгаков при этих словах покосился в сторону фэбээровца, но ничего не сказал, а отошел к Виктору. Стараясь сдерживать дурные предчувствия, он произнес, надевая перчатки:
– Будь начеку. Мы понесем гроб – Рыков будет где-то рядом. Скорее всего, пойдет за нами.
– Прости, что не предложил помощь, – негромко ответил Виктор, – мне необходимо контролировать ситуацию. Он где-то здесь, кожей чувствую.
– Да, я тоже. Очень тебя прошу, позаботься о Катрин. Не отходи от нее.
– Не отойду, – Виктор кивнул. – Будь спокоен.
Гроб закрыли, и четверо мужчин одновременно подняли его за ручки и поставили себе на плечи. Нантвич и Булгаков встали в изголовье, Орлов и Мигель – в изножье. Двери часовни широко распахнули, и Антон Ланской отправился в свой последний земной путь. Они двигались сначала по центральной аллее кладбища, затем свернули на одну из боковых, которая привела их к фамильному склепу Ланских – академиков и профессуры Московского Университета. Последний из них должен был найти здесь последний приют…
Когда все закончилось, они брели к воротам кладбища, не разговаривая, не глядя друг на друга. Булгаков обнимал за плечи Катрин, а она шла, привалившись к нему. Она еле держалась на ногах. Тошнота отступила, но теперь женщину охватила невыносимая слабость.
– Мне надо сказать несколько слов Виктору, – Булгаков сжал ее ладонь. – Я могу оставить тебя на пару минут?
– Иди, конечно, – Катрин подняла на него измученное лицо. – Я подожду тебя здесь.
Она прислонилась к ограде какой-то могилы и немного постояла. Потом, погруженная в невеселые мысли, медленно побрела в сторону кладбищенских ворот. Так она шла, в полусне, когда кто-то тронул ее за рукав:
– Благослови тебя Господь, красавица…
– Странно, – Глинский достал из кармана сигареты и прикурил. – Я был уверен, что он придет.
– Я тоже, – буркнул Булгаков, тоже вытряхивая сигарету. Он курил крайне редко, но сегодня захватил пачку, так как знал – ему понадобится средство, которое поможет привести в порядок мысли и укротить чувства. Он предложил сигарету Нантвичу, но агент коротким жестом отказался. Джош вопросительно смотрел на Глинского и Булгакова, не понимая, о чем они говорят. Сергей ему объяснил.
Нантвич кивнул:
– Да, странно. Ведь погибший был его лучшим другом, не так ли?
– Другом, – скрипнул Булгаков зубами. – Гореть ему в аду за то, что он сделал. Антон был лучшим из нас.
– Мне жаль, – произнес Нантвич. – Пусть покоится с миром.
– Лучший из нас, – повторил Булгаков и прикрыл глаза. – Не могу поверить, что мы только что его похоронили.
Глинский положил ему руку на плечо:
– Держись. И гляди по сторонам. Не исключено, что он еще появится.
– Или уже появился, – задумчиво сказал Нантвич. – Только мы его не видим.
– Как это? – хмуро поинтересовался Сергей. – Что значит – мы его не видим? Нантвич пожал плечами:
– Не знаю, как. Разные есть способы. Но у меня неприятное чувство, что за нами наблюдают.
– Паранойя, – скривился Глинский. – Чистой воды.
– Возможно, – кивнул фэбээровец. – Но интуиция меня редко подводит, – вы же сами были уверены, что он придет. Значит, на чем-то вы основывались.
– На интуиции, – отозвался Виктор. – Исключительно на интуиции.