– Нет, – он закрыл глаза. – Я не мог войти.
– Почему?! – спросила Катрин, и Олег поразился тоске, прозвучавшей в ее голосе.
– Я думал… Черт побери… Какой же я идиот…
Давняя, горькая обида затопила Катрин. По сути, какая разница, почему не вошел. Главное, что не вошел, а оставил ее на расправу Орлову.
– Я не сомневался, что если ты не зовешь на помощь, то ты… Прости…
– Ты решил, что я его специально провоцирую?..
– Что-то в этом роде, – он увидел, какой тягучей печалью наполнились ее карие глаза.
Она отозвалась не сразу:
– Сначала так и было. А потом все зашло слишком далеко, и я не могла его остановить. А он не мог остановиться. Поэтому я сжала зубы и терпела. А еще…
– Что еще? – углы его рта нервно дернулись. – Все и так предельно ясно. Губы ее задрожали – его презрительный тон ее обидел.
– А еще – тебе не пришло в голову, что мне мучительно стыдно – словно я у позорного столба? Не могла я звать зрителей! А ты?! Ты стоял и смотрел. А потом – сделал то же самое. Только во много раз больнее. Лучше б ты меня тогда убил. Ты сломал мне жизнь.
– Прости, – услышала она и натянуто засмеялась: – Ты изуродовал мне душу, и теперь говоришь – прости?
– Прости, – повторил он. – Если б я знал…
– Что теперь об этом говорить, – она вздохнула. – Какие вы с ним, в сущности, одинаковые! А на что ты надеялся, когда волок меня в тот жуткий дом? О чем ты думал?..
– О чем я думал? – переспросил Олег. – Могу тебе сказать. До сих пор помню, как гнал по шоссе, и сознание того, что ты в моей машине, окрыляло меня настолько, что я даже за скоростью не следил – хотя, если б меня остановили и нашли в багажнике женщину, одурманенную морфием – это был бы конец. Я думал: наконец-то ты моя, и никто тебя не отберет. Сейчас я понимаю, что у меня просто помутился рассудок – и прояснение произошло еще там, в том проклятом доме. Когда я осознал, как ошибся… что ничего кроме презрения и отвращения к себе не вызываю – никаких иных чувств… тогда я решил тебя убить. Скорее всего – я бы после этого не стал жить, я не смог бы существовать в мире, где тебя нет. Но и знать, что ты есть и принадлежишь другому – было невыносимо.
– Так не доставайся же ты никому?
– Именно, – без тени улыбки откликнулся ее собеседник. – Спасибо Сержу – помешал. И приз достался ему.
– Я не приз, – возмутилась Катрин. – Я живой человек. Я женщина, которой хотелось тепла и любви. А не жестокости и насилия. А вы все… Я как-то видела, как свора бездомных собак рвет на части кошку. Я чувствовала себя такой кошкой. Жуткое ощущение. И вырваться – никакой надежды… Вы словно поделить меня не могли.
– Не могли, – кивнул он. – Не могли, потому что никто не хотел делиться.
– Я что – игрушка, чтобы мною делиться? – ахнула Катрин. – Ты что несешь?
– Ты не игрушка, – в голосе его зазвучало сожаление. – И для меня, и для Сержа ты была вожделенной мечтой, которой не суждено сбыться, и мы оба это прекрасно сознавали – только боролись мы за эту мечту по-разному… А Орлов…
– Ты и на смертном одре будешь его поминать? – не удержалась Катрин.
– А Орлов от страха потерять тебя становился невменяемым и совершал идиотские поступки.
– Мне страшно тебя слушать, – прошептала она.
– Но так оно и было. Он за это жизнью поплатился. Скоро придет и мой черед.
Катрин молчала.
– Вот видишь, ты даже не возражаешь. Я прекрасно понимаю, что обречен. Сколько мне еще осталось? Месяц? Год? Рано или поздно меня убьют – исход предрешен.
Катрин, наконец, осмелилась посмотреть на него. «Что ты за человек, – прошептала она. – Почему ты сеешь вокруг себя смерть и разрушение?» Он не удостоил ответом ее безучастный вопрос. «Почему ты молчишь, – продолжала она. – Тебе нечего сказать?» «Нечего» – ей захотелось закрыть глаза, и чтобы все, что ее окружает – кладбище, могила Орлова, а более всего – человек, стоящий перед ней, взгляд которого полон любви и страха перед грядущей чернотой – чтобы все это оказалось ночным кошмаром…
– Рано или поздно придется платить по счетам. Ты совершил достаточно черных дел – и заслужил наказание за каждое.
– И каково же наказание? – лениво поинтересовался он. – Око за око?
Катрин вздрогнула. Жестокие слова, готовые сорваться, заледенели на ее губах. Он приподнял ее подбородок и заглянул в бескровное лицо:
– Если тебя это утешит – я готов.
– Что должно меня утешить? – спросила она со спазмом в горле. – Твоя смерть?
– Ну да, – кивнул он. – Меня не станет, правосудие свершится, и в твоей душе воцарятся мир и покой.
– Мир и покой? – повторила она, отводя глаза. – Мир и покой из-за твоей смерти? Ты меня с кем-то перепутал. С Мигелем, быть может.
Олег с сожалением прищурился:
– Нет? Не утешит? Тогда дело совсем дрянь…
У Катрин появилось предобморочное ощущение, будто она подошла к краю пропасти. Осталось только заглянуть в нее – перед тем как вся ее жизнь рухнет в тартарары: – Я не понимаю…
– Не знаю, что теперь мне делать? Если ты не хочешь моей смерти, если я не могу умереть для тебя, что я могу для тебя сделать?
– Ты должен уехать, – прошептала она.
Его брови взметнулись вверх, но взгляд остался серьезным.
– Уехать? А как же…
– Завтра же! Нет, сегодня же! Возьми билет и уезжай, уезжай подальше, иначе они тебя убьют, – она точно подавилась последними словами – они застряли у нее в горле – она вспомнила о клятве, которую дала Анне – никому и никогда не рассказывать о ее страшном плане.
В его глазах зажегся жгучий интерес:
– Кто – они?
– Не спрашивай! – воскликнула она. – Они – это они! Какая тебе разница, кто всадит пулю в твою голову? Уезжай!
– Нет, – твердо ответил он. – Я не уеду.
– Почему? – взмолилась она. – Ты словно специально нарываешься, чтобы тебя убили. Зачем?
– А ты не понимаешь? – прищурился Олег. – Действительно, не понимаешь или делаешь вид?
– Из-за меня? – тихо спросила она.
– Разумеется, – голос Олега дрогнул. – Я не уеду так далеко от тебя. Я не выживу вдали от тебя.
– Выживешь, – Катрин сглотнула ком в горле. – Захочешь жить… – она смолкла, вспомнив, как он поставил ее, измученную и сломленную, перед жестокой альтернативой: «Захочешь жить – будешь жить со мной».
– Нет, – сказал он, – не захочу я жить без тебя… если только…
– Что? – она подняла голову. – Если только – что?
– Если только ты не уедешь со мной, – уронил он. – Ну… и как?..