Катрин с сомнением молчала, ожидая подвоха.
– В чем дело? – Джош поднял светлые брови. – Вы меня боитесь? Не волнуйтесь. Я не нападу на вас.
Не дожидаясь ответа, он взял из ее рук пальто, и накинул ей на плечи. Катрин это разозлило, и она возмущенно фыркнула:
– Ну вот еще! С чего вы взяли! И вовсе я вас не боюсь!
Квартира действительно оказалась рядом, на улице Скриб, в мансарде дома времен Второй Империи. Джош спустился в химчистку, а Катрин, завернувшись в пальто, обошла небольшую студию, сунув любопытный нос даже в подсобку, где обнаружила пылесос и гладильную доску. При этом в квартире отсутствовала мебель – только стандартный набор на крохотной кухне, отделенной от жилой части тесным стенным шкафом. Посреди комнаты, словно трон, возвышался барный табурет. На который она и взобралась, так как больше сесть было некуда.
Джош вернулся минут через десять, без юбки, с квитанцией в руке.
– Обещали через час, – доложил он. – Хотите вина, Катрин? У меня есть неплохое белое вино.
– Хочу, – кивнула она, стараясь держать спину прямо – только так и можно было сохранить достоинство, сидя на крайне неудобном табурете.
– Сейчас, – Джош вышел на кухню, и она услышала, как он гремит там стаканами, хлопает дверками шкафов и холодильника.
– А почему у вас нет мебели, Джош? – спросила она погромче.
– Что? – откликнулся он. – А, мебель… Зачем она мне?
– Но как же, – опешила она. – Вам нужно где-то есть, хранить одежду… спать, наконец…
Скоро он появился с двумя бокалами белого вина.
– Эта квартира не для жилья. Я здесь не сплю и не ем. Сплю я в отеле, ем в ресторанах. В отеле, кстати, тоже есть химчистка. Но не мог же я вас позвать в отель! C’est un mauvais ton [55] , как говорят наши друзья французы.
Катрин все еще пребывала в недоумении:
– А зачем вы ее сняли?
– Не совсем я. Это служебная квартира ФБР, – признался он. – Теперь вы можете сдать меня вашему КГБ.
– КГБ давно нет, и вы это знаете, – насмешливо сообщила она.
– Какая разница, – он сунул ей в руку один из бокалов. Катрин вздрогнула – ледяное стекло обожгло ей пальцы.
– Какое холодное…
– Как вы. Холодное вино для холодной дамы.
Катрин почувствовала себя задетой.
– Я не холодная. Почему вы так говорите?
– Простите, – ответил он. – Я не хотел грубить.
– Я пытаюсь держать себя в рамках. Вы бы не назвали меня холодной, если б я бросилась вам в объятия?
– Как вчера? – спросил он.
– Я не бросалась вам в объятия вчера, – Катрин растерялась от его нахальства. – Все произошло случайно.
– Каждая случайность – хорошо замаскированная закономерность, – заметил он. – Но вам было приятно?
– Было. И что из того?
– А вы не понимаете? Если мужчине и женщине хорошо друг с другом – это о чем-то говорит.
– О чем же?
– Ну, по крайней мере, что у меня есть шанс… или мог быть, если б вы мне его дали…
– Простите, – Катрин покачала головой. – Невозможно.
– Да нет, – выдохнул Джош. – Разумеется, возможно. И вы это понимаете – даже лучше, чем я. Иначе б сейчас не дрожали, как испуганный птенец.
Он поставил свой бокал на пол и стал обходить ее, замершую на высоком табурете, осматривая, словно экспонат в музее. Каждый шаг его отдавался эхом в гулкой тишине квартиры и – сладкой тревогой в сердце Катрин. Он остановился позади, и через мгновение его руки оказались у нее на талии. Пальто соскользнуло с плеч, а горячие губы коснулись ее шеи. Бокал в руке Катрин предательски задрожал, и вино всколыхнулось.
– Я прошу вас, Джош, – хрипло прозвучал ее шелестящий голос. – Прекратите.
– Но вам же приятно, – она чувствовала его дыхание у самого края волос, там, где ее грива была собрана в узел. Одна за другой, с легким стуком шпильки посыпались на пол. А он продолжал водить губами по ее шее, и от его нежности у Катрин темнело в глазах.
Не смея пошевелиться, Катрин словно заледенела. Ей казалось, что сделай она хотя бы одно движение – произойдет непоправимое, что уже нельзя будет вычеркнуть из жизни никогда. Она замерла и ждала, сама не понимая, чего. Что-то должно произойти – потоп, пожар… Землетрясение, наконец… Что угодно, лишь бы унять этих бабочек, трепет крыльев которых в солнечном сплетении не дает ей дышать. Но небо не обрушилось, и табурет под ней не загорелся. И наконец, не получив ни малейшего отклика, он с досадой оставил в покое ее волосы и шею, и отступил на шаг.
– Я люблю вас, – услышала Катрин. – И что мне теперь делать?
– Все пройдет, – тихо ответила она. – Вам просто кажется.
– Мне кажется, – прошептал он. – Мне кажется, что я люблю вас всю жизнь. Вы сейчас уйдете?
– Конечно, я уйду.
– А что делать мне?
– Я не знаю, – с внезапной, совершенно неожиданной для себя болью вскричала Катрин. – Я не знаю, Джош. Перестаньте меня мучить.
– Я вас мучаю? – Он нахмурился. – Опять ваш британский английский, Катрин? Я вас не понимаю.
– Все вы понимаете! – Волна негодования захлестнула молодую женщину. Катрин соскочила с табурета и, накидывая пальто обратно на плечи, повернулась к Нантвичу:
– Вы сочли меня легкой добычей?
– Что вы говорите, Катрин! – он даже отшатнулся.
– Не отрицайте! Вы сочли, что со мной можно особо не церемониться.
– Вы с ума сошли!..
– Нет, не сошла. Вы подумали, я – покорная жертва. Легла под Рыкова, лягу и под вас?..
Он не дал ей закончить: – За что вы так оскорбляете меня? – тихо спросил он, бледный как смерть. – Да, вчера я не смог удержаться, чтобы не поцеловать вас, но, видит бог, я ни одной минуты не таил подобных мерзких мыслей!
Катрин смотрела на него с недоверием:
– Допустим, – наконец ей удалось справиться со всплеском своего гнева. – Наверно, я зря на вас сорвалась. Извините.
Он с горечью покачал головой, – Не говоря о том, что вы не оставили мне никакой надежды, ваше обвинение вбило последний гвоздь в мой гроб.
– Гроб? – Катрин вздрогнула. – Какой еще гроб?
– Неважно, – пробормотал Нантвич себе под нос. Катрин стало неловко – и что, в самом деле, она на него взъелась?..
– Простите, Джош, – повторила она. – Я всем приношу одни только страдания.
– Страдания? – переспросил он. – Нет, Катрин. Я буду вспоминать ваш поцелуй, там, в Булонском лесу до конца своих дней – и это, уверяю вас, не пустые слова…