– Я, ваше высочество?
– Ты согласен возглавить их?
– Если благо России того требует, да.
– Командир Федоров, ты больше не ссыльный.
– Спасибо, ваше высочество, но могу ли я командовать теми, кто все еще в ссылке?
– Они тоже отныне свободны!
Подумать только, что эту милость всем его товарищам по изгнанию, ставшим товарищами по оружию, оказал брат государя!
Василий Федоров с волнением пожал руку, протянутую ему великим князем, и удалился.
А последний, обернувшись к своим офицерам, с улыбкой сказал:
– Царь не откажется подписать помилование, которое я ему открыто представлю! Чтобы отстоять столицу Сибири, нам нужны герои, и я их только что сотворил.
Эта милость, так великодушно оказанная изгнанникам Иркутска, и впрямь была актом справедливости и доброты, а также умным политическим ходом.
Между тем наступила ночь. Из окон дворца были видны костры, горящие в лагере бухарцев, искры от нихулетали в небо там, за Ангарой. Река несла множество льдин, некоторые из них застревали, наткнувшись на сваи разрушенных деревянных мостов. Те же, что плыли по течению, неслись с поразительной быстротой. Было очевидно, что Ангаре, как утверждал глава купеческих гильдий, очень трудно покрыться сплошным льдом. Итак, защитникам Иркутска можно не опасаться нападения с этой стороны.
Часы только что прозвонили десять вечера. Великий князь собрался отослать приближенных офицеров и удалиться в свои покои, когда за стенами дворца начался какой-то переполох.
Почти тотчас дверь гостиной распахнулась и появился адъютант. Он бросился к великому князю, восклицая:
– Ваше высочество, прибыл посланец государя!
Члены совета все разом повернулись к открытой двери. Царский фельдъегерь! Он сумел добраться до Иркутска! Если бы эти офицеры хоть на миг призадумались о том, какова вероятность подобного факта, они, разумеется, сочли бы его невозможным.
Великий князь порывисто шагнул навстречу своему адъютанту:
– Посланец! – вырвалось у него.
Вошел человек. Он выглядел до крайности измученным. Его одежда сибирского крестьянина была сильно поношена, даже изодрана, и в этих дырках угадывались отверстия от пуль. На голове картуз. Лицо пришельца пересекал шрам, еще не вполне зарубцевавшийся. Было совершенно очевидно, что за плечами этого человека долгое мучительное странствие. Состояние его башмаков доказывало даже, что он, по всей вероятности, немалую часть пути проделал пешком.
– Его высочество великий князь? – воскликнул он, входя.
Великий князь подошел к нему.
– Ты послан царем? – спросил он.
– Да, ваше высочество.
– Ты прибыл из?..
– Из Москвы.
– Ты покинул Москву?..
– Пятнадцатого июля.
– Тебя зовут?..
– Михаил Строгов.
Это был Иван Огаров, присвоивший имя и заслуги того, кого, как сам считал, он обрек на жалкое бездействие. Ни один человек в Иркутске его не знал, ни великий князь, ни кто-либо другой не мог разоблачить самозванца, так что даже не было надобности менять свою наружность. Коль скоро у него было средство доказать свою мнимую подлинность, усомниться в ней никто не посмеет. И вот он явился сюда, ведомый своей железной волей, чтобы предательством и убийством увенчать трагедию нашествия.
Получив от Ивана Огарова ответы на свои первые вопросы, великий князь дал своим офицерам знакудалиться. Все повиновались. И он остался в гостиной один на один с мнимым Михаилом Строговым.
Несколько мгновений великий князь с чрезвычайным вниманием вглядывался в лицо Ивана Огарова. Потом спросил:
– Значит, 15 июля ты был в Москве?
– Да, ваше высочество, и в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое я видел его величество государя в Новом Дворце.
– Ты привез мне письмо царя?
– Вот оно.
И Огаров протянул великому князю письмо императора, сложенное так, что оно достигло почти микроскопических размеров.
– Тебе дали письмо в таком состоянии? – спросил великий князь.
– Нет, ваше высочество, но мне пришлось разорвать конверт, чтобы получше спрятать его от солдат эмира.
– Значит, ты побывал у них в плену?
– Да, ваше высочество, я провел там несколько дней, – отвечал Иван Огаров. – Поэтому, выехав из Москвы 15 июля, согласно дате этого письма, я добрался до Иркутска только 2 октября, после семидесяти девяти дней пути.
Великий князь взял письмо. Развернул, узнал подпись царя и предшествующую ей традиционную формулу, написанную его рукой. Итак, не было ни малейшего сомнения в подлинности этого письма, а стало быть, и курьера. Если его свирепая физиономия поначалу и вызвала у великого князя недоверие, которое он сумел безупречно скрыть, то теперь все сомнения разом исчезли.
Какое-то время великий князь молчал. Он читал письмо – медленно, чтобы глубже проникнуть в его смысл.
Потом он снова заговорил:
– Михаил Строгов, тебе известно содержание этого письма?
– Да, ваше высочество. Могло ведь так случиться, что мне пришлось бы уничтожить письмо, чтобы оно не попало в руки бухарцев. Я хотел иметь возможность, в крайнем случае, пересказать его текст вашему высочеству дословно.
– Ты знаешь, что это письмо велит нам лучше умереть в Иркутске, чем сдать город?
– Знаю.
– А о том, что в нем содержатся указания относительно передвижений войск, которые предназначались для того, чтобы остановить нашествие?
– Да, ваше высочество, но эти маневры не удались.
– Что ты хочешь сказать?
– Я имею в виду, что Ишим, Омск, Томск, не говоря о другихзначительных городах Сибири, один за другим захвачены солдатами Феофар-хана.
– Но борьба была? Разве наши казаки не встретились с бухарцами?
– Несколько раз, ваше высочество.
– И они отступали?
– Им не хватало сил.
– Где происходили эти стычки, о которых ты говоришь?
– В Колывани, в Томске…
До этой минуты Иван Огаров не говорил ничего, кроме правды, но теперь с целью поколебать боевой дух защитников Иркутска он добавил, преувеличивая успех, достигнутый войсками эмира:
– Ив третий раз на подступах к Красноярску.
– А эта последняя стычка?.. – выговорил великий князь, с трудом пропуская слова сквозь сжатые губы.
– Там была уже не стычка, а настоящее сражение, ваше высочество, – отвечал Иван Огаров.