Глаза у проводника загорелись.
– Ваша милость, это же целое состояние! – воскликнул он.
– Соглашайся, проводник, – промолвил мистер Фогг. – Я так или иначе останусь твоим должником.
– В добрый час! – закричал Паспарту. – Бери его, друг! Киуни – славная, храбрая скотина!
И, подойдя к слону, принялся совать ему кусочки сахара.
– Держи, Киуни! На, держи!
Слон издал звук, похожий на удовлетворенное урчание. Затем, подцепив Паспарту за пояс и обхватив его хоботом поперек туловища, поднял и поднес к своим глазам. Нисколько не испугавшись, Паспарту ласково погладил огромное животное, и оно мягко опустило его на землю. На пожатие хобота честного Киуни славный малый ответил крепким рукопожатием.
Через несколько минут Филеас Фогг, сэр Фрэнсис Кромарти и Паспарту, расположившись в комфортабельном вагоне, где лучшее место было предоставлено миссис Ауде, на всех парах мчались к Бенаресу.
Чтобы добраться туда из Аллахабада, нужно было одолеть еще восемьдесят миль, на что им потребовалось два часа. За это время молодая женщина оправилась вполне: дурман от конопляных паров наконец выветрился.
Каково же было ее изумление, когда она осознала, что находится в купе железнодорожного вагона, одета по-европейски и окружена абсолютно незнакомыми пассажирами!
Спутники сначала расточали ей свои заботы, дали выпить несколько глотков ликера, чтобы подкрепить ее силы, а затем бригадный генерал рассказал ей обо всем случившемся. Он особенно подчеркивал самоотверженность Филеаса Фогга, который ради ее спасения рисковал своей жизнью, и то, что благополучная развязка приключения стала возможна благодаря дерзкой изобретательности Паспарту.
Невозмутимый мистер Фогг во время этой речи не проронил ни слова, а Паспарту, ужасно смущенный, все твердил, что «тут и говорить не о чем».
Миссис Ауда горячо, больше слезами, чем словами, благодарила своих спасителей. Ее чудесные глаза выражали признательность так красноречиво, как губы не сумели бы. Потом в ее памяти отчетливо проступили кошмарные сцены «сутти», она огляделась вокруг, осознала, что все еще находится на земле Индии, где ее подстерегает столько опасностей, и содрогнулась от ужаса.
Догадавшись, что творится в душе миссис Ауды, Филеас Фогг предложил ей – впрочем, достаточно холодным тоном – отвезти ее в Гонконг, где она сможет переждать, пока все не уляжется. Миссис Ауда с благодарностью приняла предложение, тем паче, что именно там, в Гонконге, жил ее родственник, тоже парс. Он был одним из крупнейших коммерсантов этого английского города, хоть и расположенного на китайской земле.
В половине первого поезд остановился в Бенаресе. Предания браминов гласят, что этот город построен на месте древнего Кази, который некогда висел в пространстве между зенитом и надиром, подобно гробнице Магомета. Но в нашу, куда более реалистическую эпоху, Бенарес, с легкой руки востоковедов прозванный «индийскими Афинами», абсолютно прозаически стоит на твердой земле, и Паспарту, успевший бросить взгляд на его кирпичные дома и плетеные лачуги, отметил, что они придают городу безнадежно убогий вид, напрочь лишенный местного колорита.
Здесь заканчивалось путешествие сэра Фрэнсиса Кромарти. Воинские части, к которым он собирался присоединиться, раскинули лагерь в нескольких милях к северу от города. Итак, бригадный генерал распрощался с Филеасом Фоггом, пожелав ему всяческих удач, но выразив напоследок надежду, что тот когда-нибудь повторит свой вояж менее экстравагантным способом, но с большей пользой. Мистер Фогг ограничился тем, что слегка пожал протянутую попутчиком руку. Зато прощальные излияния миссис Ауды были не в пример горячее. Она заверила сэра Фрэнсиса, что никогда не забудет, чем обязана ему. Что до Паспарту, бригадный генерал почтил его крепким дружеским рукопожатием, и славный малый, растрогавшись, уже начал ломать голову, где бы, как бы он смог доказать свою преданность этому замечательному человеку. На том они и расстались.
После Бенареса железная дорога какое-то время проходит по долине Ганга. Стояла ясная погода, позволяющая наблюдать сквозь стекла вагона многообразные ландшафты Бихара, зеленеющие горные склоны, поля ячменя, кукурузы и пшеницы, водоемы, кишащие зеленоватыми аллигаторами, ухоженные селения и наперекор времени года все еще не поблекшие леса. Несколько слонов и большегорбых зебу пришли помокнуть в водах священной реки, рядом в ее струях копошились целые орды индусов обоего пола: невзирая на осенний холод они благочестиво совершали ритуальные омовения. То были ярые враги буддизма и горячие приверженцы браминской религии, воплощенной в трех образах: солнечного божества Вишну, Шивы как божественного олицетворения сил природы и Брамы – верховного владыки священнослужителей и законодателей. Но какими глазами Брама, Шива и Вишну посмотрели бы на нынешнюю «британизированную» Индию, где ревущие пароходы мутят священные воды Ганга, пугают чаек, летающих над ним, и черепах, которыми кишат его берега, не говоря о распростертых у реки богомольцах?
Вся эта панорама с быстротой молнии проносилась мимо, и часто облако белого дыма скрывало ее подробности от глаз путников. Им с трудом удалось разглядеть форт Чунар, расположенный в двадцати милях к юго-востоку от Бенареса, древнюю цитадель раджей Бихара, Газипур и крупные фабрики розовой воды и масла, а также могилу лорда Корнуоллиса, которая возвышается на левом берегу Ганга. Промелькнули перед ними и укрепленный город Буксар и Патна, крупный промышленный и торговый центр, где находился главный рынок опиума, а также Монгхир, самый европеизированный из городов страны, выглядящий таким же английским, как Манчестер или Бирмингам, прославленный своими чугунолитейными заводами и фабриками режущих инструментов и холодного оружия; их высокие трубы оскверняли небо Брамы клубами черного дыма – чем не пощечина стране грез?
Но вот настала ночь. Поезд шел на полном ходу, провожаемый рычанием тигров, медведей, волков, перебегавших дорогу паровозу. За окном воцарилась темнота, и уже ничего из чудес Бенгалии нельзя было рассмотреть: ни Голконды, ни Гура, лежащего в руинах, ни Муршидабада, бывшего некогда столицей, ни Бурдвана, ни Хугли, ни Шандернагора, некогда основанного на земле Индии французами (Паспарту был бы очень горд, если бы смогувидеть развевающийся над ним флаг своей родины!).
В семь утра поезд наконец прибыл в Калькутту. Пакетбот, следующий в Гонконг, должен был поднять якорь в полдень, стало быть, у Филеаса Фогга было в запасе пять часов.
Согласно его путевому дневнику, этому джентльмену следовало бы добраться до индийской столицы 25 октября, через двадцать три дня после отъезда из Лондона. И он прибыл туда к назначенному сроку. Таким образом, он не опаздывал, но и опережения больше не было. Когда ему настала пора пересечь полуостров, те два дня, что он сумел выиграть между Лондоном и Бомбеем, были потеряны при известных нам обстоятельствах. Впрочем, есть все основания полагать, что Филеас Фогг об этом не сожалел.
Поезд подкатил к вокзалу. Паспарту первым выскочил из вагона, за ним последовал мистер Фогг, который поддерживал свою спутницу, помогая сойти с подножки. Он собирался отправиться прямо на гонконгский пакетбот, чтобы с комфортом устроить там миссис Ауду, которую он не хотел оставлять одну, так как помнил об опасностях, подстерегающих ее в этой стране.