– Когда попали торпедой, ждали, пока он утонет?
– На снимке виден взрыв, да они быстро тонут. Вот лайнер тонул 40 минут – это долго. Но там ходил разведчик, фотографировал результаты. Так я потопил 5 транспортов (водоизмещение сейчас не помню). Факт тот, что за четыре получил 4 ордена Красного Знамени. А за пятый не знал, дадут или нет. У нас такое поверье было, что, как пошлют на Героя, обязательно собьют. И все руками и ногами отбрыкивались – только не Героя. В итоге 6 марта 1945 года дали Звезду. По сути дела, полгода на фронте, и в итоге оказался Героем Советского Союза.
– Потери за этот период были большие?
– За период нашего пребывания полк пополнялся трижды в количестве не менее 10 самолетов. Из первого состава осталось только 6 экипажей. Остальные ушли на дно.
– Из-за чего несли в основном потери?
– Истребители нас не сбивали, потому что было прикрытие нашими истребителями из 21-го истребительного полка, в котором были «яки» дальнего действия. Мы боялись зениток.
Вот смотри. В октябре Мещерин повел девятку на Либаву. Они потеряли три самолета. Немцы не ожидали, что мы наберемся такого нахальства на 30 метрах врываться в порт с бомбами и торпедами. На второй вылет девятку повел я. Страшно? Конечно, страшно было. Я пришел на свой аэродром на одном двигателе. Самолет был избит черт знает как. После этого через полчаса еще один самолет пришел. И еще один самолет сел на озеро Папес, возле Паланги. Экипаж остался цел, а самолет погиб. А шесть экипажей не вернулось! В этом вылете мы, пикировщики, истребители и штурмовики, потеряли 56 самолетов! За один только вылет!
После того как меня к Герою представили, я продолжал топить транспорта, но больше меня не награждали. Шли разговоры, почему, мол, экипаж Борисова не награждаете. Я линкор торпедировал, а мне дали только 10 тысяч рублей. Все экипажи наградили, а меня нет. Заместителем командира полка по летной подготовке, а потом и командиром полка был Орленко. Он говорил так: «Пока меня не наградят, я никого награждать не буду». Ну и хер с ним, зато жив.
Мы с Кольберга из Польши перебазировали обратно под Ленинград. Пришел транспорт, чтобы забрать моторы, запчасти для самолета. Командир полка Орленко с комиссаром Добрицким загрузили туда порядка 100 ящиков размерами со шкаф с барахлом, посудой, а запчасти не взяли. Мало того, ящики подписывали фамилиями летчиков: моей, Рачкова, Лобачева, хотя у нас никаких ящиков не было. Короче говоря, транспорт пришел, его сразу арестовали. Военный совет постановил снять Орленко с должности и впредь выше командира эскадрильи не назначать. Иванов, который у нас был начальником штаба, стал командиром дивизии. Он приехал, дал команду построить полк. Полк построили. Ему докладывает начальник штаба. А он говорит: «Товарищ капитан, я приказал построить полк командиру полка, а не начальнику штаба. Вызвать командира». Орленко идет, ссутулился: «Равняйся! Смирно!» Доложил. Иванов: «Вы можете быть свободным, вас Военный совет снял с должности». Тот отошел и стоит шагах в пяти. Иванов что-то говорил, потом поворачивается к нему, как закричит: «Убирайтесь вон!» Он ссутулился и вдоль всего строя пошел, пошел и ушел.
– Как вам «Бостон» в сравнении с Пе-2?
– Мне «Бостон» очень нравился! На Пе-2 маломощные двигатели по 1200 лошадиных сил, а на «Бостонах» – по 1800. Его можно было и как истребитель использовать. Мы в Колобжеке с заместителем командира эскадрильи истребительного полка над аэродромом устроили воздушный бой. Я на «Бостоне», а он на своем «яке». Он не мог мне зайти в хвост, а его всегда держал под прицелом! При убранном внутреннем моторе он мгновенно разворачивался. Я «Бостон» освоил до совершенства. Как-то поспорили, что я сяду основным колесом на фуражку. Для меня это было просто. Я говорю: «Фуражку – это маловато, положи туда еще часы». Я зашел – раз колесом, только осколки полетели. Взлетал я так. Ставлю триммер слегка на пикирование – и пошел разбег. Чувствую, что можно машину отрывать, но колеса еще касаются. Я шасси убираю – и она летит. Со стороны впечатление, что я убрал шасси во время взлета. Взлетели девяткой, первый разворот надо делать, уже вся девятка в строю. Я задницей чувствовал свою машину.
Если сравнивать приборное оборудование, то «Бостоны», конечно, лучше. Радиостанции – так вообще никакого сравнения. На Пе-2 связываться с землей мог только стрелок-радист, и то морзянкой, а летчик, по-моему, вообще никакой связи с землей не имел. На посадке «пешка» прыгала до тех пор, пока винтами об землю не ударится, тогда опустит хвост и побежала дальше. Очень часто случались отказы двигателей. У меня, когда мы еще тренировались на «пешках», загорелся двигатель. Обычно если двигатель загорелся, то через некоторое время он взрывается. Я отключил подачу горючего. А потом штурвал от себя и пошел на посадку под большим углом, а там – поле, пахота. Со старта видели, что самолет с дымом пошел к земле, потом облако пыли. Решили, что я взорвался. А я сел и давай песком закидывать двигатель. Затушил, сел на плоскости и курю. Подъезжают: «Ты что куришь?!» А потом привезли нас на старт. Гриша Акшаев, командир учебной эскадрильи (учебная эскадрилья была больше полка), построил всех, подзывает меня: «Молодец, все правильно сделал. Снимаю все ранее наложенные взыскания – и три дня отпуска». Старшине говорит: «Хочет спать, пусть спит. Гулять – пусть гуляет». Никакого контроля со стороны офицеров. Один день я побродил и пошел проситься летать.
– Про «Бостоны» хотел спросить. Не переделывали носовую часть, не застекляли?
– Нет. У нас не делали. Почему? Потому что это малоэффективно. Убрать столько пушек, пулеметов, посадить штурмана? Топмачтовик идет – лупишь из пушек и пулеметов. Нам оружейники ставили 50 процентов боекомплекта трассирующих. И когда начинаешь стрелять, такое впечатление, что летит сноп огня. А штурман пусть сидит себе там, сзади. Сделали ему блистер, он через него все видит – и двигатели, и как торпеда пошла. И потом, ему впереди страшно. А тут все-таки сзади.
– Как погиб командир полка Федор Андреевич Ситяков?
– Был туман, видимость метров 500, дальше ни хрена не видно. Командир полка решил послать в связи с погодой одиночные экипажи: заместителя командира полка Орленко, командира эскадрильи Мещерина и меня. Вот три человека, которые могли летать в сложных условиях. Короче говоря, пришли мы, доложили командиру полка. Он говорит: «Орленко, вы пойдете первым, потом Мещерин и Борисов третьим». Орленко говорит: «Товарищ командир, у меня что-то живот болит, я не могу». Он говорит: «Вон отсюда. Сам полечу. Я взлечу, посмотрю, как обстановка, и дам вам по радио команду». Потом взлетел и дал команду: «Отставить, ни один самолет в воздух не выпускать». И ушел. Возле Риги нашел транспорт. А там погода была лучше, и потопил этот транспорт. Дал по радио: «Такие-то координаты, потоплен такой-то транспорт. Возвращаюсь». Прилетел, прогудел над аэродромом. Там ни хрена не видно, ни леса, ничего. Принимает решение пойти в Финский залив и пробить облачность там. И пошел в туман, туман сливался с водой. Ничего не видно. Как шел, так и врезался. Он погиб, штурман погиб, а капитана Черкашина, начальника связи полка, выбросило. Но когда выбрасывало, оторвало ноги. В это время там были рыбаки, оказали ему первую помощь. Перевязали ноги – и быстренько в Ленинград. Потом его вчистую списали. А Орленко остался за командира полка. Потом мы были возле Мемеля, там аэродром Грабштейн. Полоса была металлическая, американская. Орленко вызывает меня и говорит: «Товарищ Борисов, прибыло пополнение, надо же их вводить в строй. Вы займитесь молодежью, вводите их в строй. А я на это время заберу у вас штурмана, чтобы он съездил в отдел тыла Белорусского фронта. И там взял машину – неудобно ездить мне на грузовике». Я с молодежью работаю, технику пилотирования проверил, на полигон слетал. Дней 20 с ними ежедневно, а их было человек 10. Я их натаскал. Можно их уже посылать, по моим понятиям. Я доложил. Командир говорит: «Хорошо, как раз твой штурман приезжает». Штурман привез ему машину, и еще одну – двухместный «Фиат» для нас. Мы со штурманом садимся впереди, а стрелок-радист садится сзади в небольшой багажник. Так мы поездили дня два. Потом смотрю, забрал эту машину и поставил часового возле нее. Я прихожу, хочу взять, часовой говорит: «Иди к командиру полка, если он даст, тогда разрешу». Я пошел. Он говорит: «У вас документов нет на машину. Вы разобьетесь, а я буду отвечать. Поэтому я принял решение забрать машину». Я ушел. Потом прошло дня три. Я прихожу на КП – часовой стоит, а машины нет. Где машина? Командир поехал кататься. Потом он приехал. Я попросил немножко проехаться: «Да, говорит, ты плохо водишь, разобьешься еще». – «Как же плохо? Я и на «студере», и на «шевроле» езжу». Уговорили его, он разрешил мне ехать. Сел, поехал. Сам думаю, как же ее изувечить. В столб врезаться – сам можешь пострадать, в канаву тоже нельзя. Еду так, даю газ полностью и резко выжимаю сцепление, мотор ревет, а потом дым пошел – и все. Я остановился, открыл капот, а там шатуны пообрывались, картер разбит. Едет на «шевроле» солдат. Остановился: «Командир, что такое?» – «Да вот что-то заглохла, не запускается». Подцепили ее, я сел в грузовик, а он в машину и шурует, пытается ее запустить. Она еще больше ломается. Прибуксировали ее к общежитию. Капот открыли – масло течет, шатуны торчат. Вдруг дневальный кричит: «Командир! Вас просит командир полка». – «Что там?» – «Заглохла машина». – «Приезжай получать задание на «шевроле». Я приехал на «шевроле», получил задание и улетел от греха подальше.