— Страшно мне, Машенька. Придут ли…
Михайло Корибут посмотрел на жену. Отвечая его взгляду, Марфа, раскинувшаяся на ложе в одной тонкой рубашке — и ту б не надела, да из окна холодком потянуло, чуть потянулась, изменила положение так, чтобы вышло более соблазнительно, еще раз добрым словом вспомнила науку Лейлы.
На Руси такого не было. А в гаремах когда девиц тысячи, а ей надобно стать одной — единственной — как только не научишься себя показывать…
— Придут, Мишенька. Не думай о плохом. Алешенька, брат мой. А Сонюшка — сестрица любимая. Не оставят они нас в беде.
— А царь согласится ли?
— Убедят.
Спокойная уверенность Марфы была заразительна, словно вирус гриппа, и Михайло поневоле проникался ей. И разглядывал жену.
Хороша…
Что тут скажешь?
Он отчетливо помнил, как встречал ее кортеж. Как пели трубы, и как из кареты выскользнуло восхитительное видение в белом платье. Девушка присела в реверансе, опустив глаза, а потом вскинула на него очи — и улыбнулась так, что у мужчины голова закружилась. Было, было в Марфе нечто такое, чего не нашлось во всех дамах его двора.
Невинность и чистота.
Воспитанная в тереме, в строгих порядках, она твердо знала, что измена — грех, что развратничать нельзя — и придворные дамы, которые свободно спали как с королем, так и с конюхом, на ее фоне казались Михайле теперь попросту… грязными.
Да и остальное…
Вопреки всем утверждениям о чистоте душевной — дескать, коли есть она, то о телесной чистоте и заботиться незачем, Марфа попросила мужа в качестве свадебного подарка построить ей баню.
Стоит ли говорить, что муж согласился, и несколько раз разделив с женой удовольствие от совместного посещения бани, вдруг заметил, что кожа стала чище, раздражений меньше, да и желудок болеть стал гораздо реже.
Ксендзы ворчали, но спорить с королевой не решались, только шептали, что дикая страна, дикие нравы…
Но показная, даже нарочитая набожность и королевы, и ее свиты, затыкала всем рты. А Марфа, хоть и молилась усердно — делала все так, как ей надобно.
И батюшка, находящийся в ее свите, выслушивал молодую королеву — и отпускал ей грехи. А что делать, ежели во имя родины?
И постепенно Михайло не просто увлекся молодой женой, нет. Это чувство плавно переходило в любовь. И вот он уже морщится от надушенных прелестниц, четко ощущая за запахом духов вонь давно немытого тела и вспоминая, насколько приятнее пахнет кожа Марфы. Вот он смотрит на глубокие декольте, выставляющие напоказ то, что мужу одному должно быть ведомо — и сравнивает с ними Марфу, которая умудряется грациозно носить даже закрытые платья. Да и в постели… не было у Михайлы еще такой любовницы — невинной, он головой готов был клясться, что до него к Марфе ни один мужчина не прикасался, такое не сыграешь, и в то же время словно угадывающей его желания. Как‑то не приходило мужчине в голову, что на Руси бани были совместные — и Марфа отлично знала, как выглядят голые мужчины. Не было для нее ничего удивительного в мужской наготе. А Лейла довела теоретические знания по ублажению мужчин до совершенства, научив Марфу определять по малейшим признакам, что нужно мужчине. Вот и получился… сплав. И Михайло таял в руках молодой жены.
К тому же приятным бонусом к красоте оказался ум. И Михайло с удивлением узнал, что его жена отлично говорит, читает и пишет на четырех языках, что читала множество книг, что знает греческих философов — и может спокойно поспорить об их учениях, что легко решает математические задачи и даже слагает стихи…
Мужской ум в очаровательной женской головке?
Софья, фыркнув, сказала бы на это — программа до пятого класса средней школы плюс углубленное изучение языков. Но ее не поняли бы. Тем не менее, Михайле было интересно разговаривать с женой днем — и он сходил с ума от ее тела ночью. Что еще надо для мужчины?
Он любил, был любим и искренне удивился бы, коли узнал о мыслях молодой королевы. А Марфа, глядя на мужа, думала о том, что его еще учить и учить, что двор его — сточная канава, которую придется чистить, что Сонюшка была права, рассказывая, что ее ждет. Но даже так — лучше, чем в постылом тереме. А значит — вперед!
Любовь?
Нельзя сказать, что Марфа была без ума от мужа, нет. Для этого ее слишком много учили. И женщина четко разграничивала симпатию, страсть, привязанность — и настоящую страстную любовь. Последней у нее еще не было.
Будет ли?
Бог весть…
В любом случае, немытая шляхта, которая не стеснялась отливать прямо на стены залов, не вызывала у королевы никакого душевного трепета. Разве что хотелось приказать взять розги — и пороть, пороть, пороть…
Останавливало только то, что подходящие для прутьев деревья в королевстве кончатся раньше, чем непоротые задницы. Увы…
Ничего, вот короля воспитаем, детей, опять же… Марфа еще не была уверена, но ей казалось, что связь с луной прервалась. Вот еще месяц подождем, а там и мужа можно будет обрадовать. И отписать Сонюшке на Русь. Пусть пришлет еще и пару повитух.
А насчет военной помощи — Марфа и не сомневалась. Это Михайле покамест не ответили, а ей Сонюшка на прощание шепнула, что сестру не бросит в любой беде. Ей опасаться нечего.
— Куда собираются нанести удар турки?
— Каменец — Подольский.
Марфа прищурилась.
— Пан Володыевский? Он там комендантом?
— Да…
Идеальной памяти своей жены Михайло и не удивлялся уже. Умница, что тут еще скажешь? Да Ежи Володыевский. Умница, молодец, только вот…
— А гарнизон велик ли там?
Марфа вопрос словно с языка сняла.
— Тысяча человек.
— Так направь им еще людей! Направь пушки, огненное зелье!
Женщина вскочила с кровати и зашагала по комнате. Не была Марфа стратегом, да только это само на язык просилось. Михайло посмотрел мрачно.
— И кого я туда направлю?
— Собесского. Но с приказом подчиняться коменданту крепости, чтобы его слово было решающим. На сколько‑то он задержит турок, а там и Алеша подойдет.
Михайло задумался.
Ежели направить туда Собесского — оголить границы. Но Русь не ударит, да и подкрепление оттуда придет — хватит заткнуть глотки самым горластым. Он притянул к себе женщину. Михайло и не замечал, что разговаривает с Марфой, не как с безмозглой бабой, нет. Как с другом… но чего тут и удивительного? Не придворная кукла, чай, которые только и знают, что любовников пересчитывать! Другие‑то не задерживаются… как Король — Солнце при дворе бордель развел, так ему подражать и кинулись — а зря, ой как зря.